– Какой же?

Он наклонил голову и оскалился.

– Скажи мне, как бы ты поступил, будь у тебя оружие, которым можно пользоваться безнаказанно?

– Я уже говорил.

– И все-таки: ты продал бы его другим беженцам или попытался бы сбить еще вертолеты?

Я понял, к чему он клонит.

– Дело не в самом оружии. Дело в том, что если оно есть у всех, а не только у одного-двух, вся эффективность теряется.

– То есть, пока ты самый главный с винтовкой, все в порядке? А теперь, когда ты один из многих, все наоборот – так, что ли?

– Я уже объяснял, зачем нам винтовка, когда только добыл ее. Одна винтовка – это самозащита, а много – уже агрессия. Мы превращаемся в ополчение, и у каждого из нас есть личные поводы для мести. Ты ведь не сможешь всех контролировать.

Рафик задумчиво посмотрел на меня.

– Похоже, ход мыслей у нас схожий… Однако ты никак не ответишь на вопрос, что бы ты сделал с оружием.

Я поразмыслил. Цель у меня по-прежнему оставалась одна, пускай и труднодостижимая.

– Я бы попытался разыскать свою дочь.

– Так и думал. Бессмысленная затея, знаешь ли.

– А как по мне, это лучше, чем все, что мы делали до сих пор.

– Ты что, не понимаешь? – спросил Рафик. – В этой ситуации мы совершенно бессильны. В лучшем случае женщины попали в концлагерь, и, может быть, однажды мы их найдем. Хотя, если честно, я в это не верю. Скорее всего, их изнасиловали, а потом убили. Ты сам видел, как они поступают с женщинами.

– И ты смирился? – спросил я. – Тебе просто все равно, Рафик, а у меня увели жену и дочь. Дочь!

– Не только у тебя. Забрали семнадцать женщин.

– Среди них не было ни одной твоей.

– Почему ты не смиришься, как остальные? Мы не в состоянии их спасти. Мы вне закона. Стоит обратиться к полиции или военным, как нас немедленно бросят в тюрьму. К африммам идти бесполезно: во-первых, неизвестно, где они, а во-вторых, неужели ты думаешь, что они сознаются в похищении? Ооновцы нам тоже не помогут. Остается только выживать, как раньше.

Я начинал злиться.

– Ты называешь это жизнью? Мы спим на траве и питаемся падалью, как звери.

– Готов поднять руки? – Рафик решил сменить тон на более дипломатичный. – Вот ты, например, знаешь, сколько всего в стране беженцев вроде нас?

– Никто не знает.

– Потому что их слишком много: тысячи, возможно, миллионы. Мы видим лишь крошечную часть страны, а такие группы, как наша, разбросаны по всей Великобритании. Ты вот утверждаешь, что нам нельзя позволять себе агрессию. А собственно, почему? У каждого беженца есть весомый повод взять ситуацию в свои руки. Мешают обстоятельства. Беженцы слабы, у них почти нет еды и снаряжения. Нет законного положения. Шаг влево – и они становятся угрозой для военных, потому что много передвигаются и видят, что предпринимает каждая из сторон. Шаг вправо – и они создают неудобства для политиков. Ты в курсе, что правительство приказало считать всех беженцев пособниками сецессионистов? А кому, спрашивается, охота попасть в концлагерь? Беженцы вынуждены скитаться, спать на голой земле, сбиваться в группки, выменивать или воровать продукты, при этом держась подальше от всех остальных.

– А еще лишаясь женщин.

– Увы, такова жизнь. Звучит безрадостно, но других вариантов нет.

Мне нечего было возразить. Более того, Рафик, скорее всего, прав. Я давно осознал, что будь хоть какая-то альтернатива бродяжничеству, мы бы ее нашли. Однако, повидав во время допросов немало самых разных организованных объединений, мы убедились, что бездомному гражданскому деваться некуда. В крупных городах военное положение, а деревни и села либо под контролем боевиков, либо обзавелись собственным ополчением. Нам оставались только поля, леса и холмы.

Помолчав пару минут, я сказал:

– Так не может продолжаться вечно. Все поменяется.

– Теперь – да, – снова ухмыльнулся Рафик.

– Что значит «теперь»?

– Мы вооружены – вот в чем суть. Это значит, всех беженцев можно объединить и с оружием отвоевать то, что у нас отобрали. Теперь мы можем вернуть себе свободу!

– Бред. Стоит только выйти из леса, и первый попавшийся регулярный отряд вас перебьет.

– А теперь представь себе партизанскую армию: тысячи бойцов по всей стране. Мы сможем занимать деревни, перехватывать конвои с припасами. Надо только соблюдать осторожность и вовремя прятаться.

– И в чем разница?

– Разница в том, что мы будем организованы и вооружены. А еще мы будем воевать по-настоящему.

– Нельзя нам включаться в боевые действия! И так вся страна воюет. Чего ты хочешь добиться? Только людей положишь.

– Мы будем принимать решения сообща. Будем устраивать голосование и нападать, только если все за.

Мы пошли на поляну, где нас ждали остальные. Я уселся на землю поодаль от Рафика, разглядывая тачки с оружейными ящиками. Рафик произносил речь, а в моем воображении рисовались разношерстные банды, кишевшие по всей стране, – у каждой свои счеты с вооруженными силами и гражданскими организациями.

Вообще, беженцы представляли собой значительную, но в основе своей нейтральную сторону конфликта. Если же их собрать в единую партизанскую армию – при условии, что эта титаническая задача вообще кому-то под силу, – кошмар, терзающий страну, только усугубится.

Я встал и, продираясь сквозь заросли, пошел прочь. Хотелось одного: оказаться от них подальше. До меня донесся общий крик одобрения. Наконец я вышел на опушку, посмотрел налево, направо и перед собой. Впервые в жизни я чувствовал себя свободным, сильным и ничего не боялся.

Я направился на юг.

* * *

За столиком неподалеку я заметил молодую женщину. Она сидела вполоборота ко мне, склонившись над книгой, поэтому я поначалу сомневался, она это или нет. Когда стало ясно, что глаза меня не подводят, я встал и подошел к ней.

– Привет, Лора, – сказал я.

Она удивленно вскинула голову и тут же узнала меня.

– Алан!

Обычно я не переживаю в памяти прошлые романы, но вот сегодня, идя по Гайд-парку, мне вспомнилась Лора. Ей нравилось обедать в ресторане в центре парка; я несколько раз бывал там с ней. Одно воспоминание повлекло за собой другие. Почему же мы разошлись? Все шло так хорошо… Заходя в ресторан, я вдруг подумал, вдруг и правда встречу ее там. Но ее не было. Я занял столик у окна и заказал салат. Постепенно Лора вылетела у меня из головы. В конце концов, не рассчитывал же я, что мы и в самом деле увидимся. Как раз в это время, наверное, она и пришла.

Я стоял рядом с ней, мы смеялись и болтали, как старые друзья. Она немного изменилась: носила очки, да и стриглась покороче. Через несколько минут мы пересели за мой столик.