– Прохлада все равно лучше жары, – сказал он отстраненно, наблюдая, как Пифия подбежала к фонтану и, став на задние лапы, передними облокотилась на бортик, с любопытством посматривая на резвившихся с водой детей.

– Это на тебя так отъезд Эммануила Борисовича повлиял? – улыбнулся Железный.

Грабар тоже улыбнулся в ответ. Криво, давая понять, какую сомнительную шутку сейчас отпустил собеседник. И отчаянно не признаваясь себе, что после того, как Чех уехал, и впрямь стало пусто и холодно.

Проклятый Следящий сжег карты снов. И в то же время подпитывал своей силой – вкусной и хмельной. Заставляющей сердце биться быстрее, а голову кружиться от ощущения какой-то новой мощи.

– Привыкнешь еще, – хмыкнул тогда Чех, когда все же частично помог Олегу восстановиться после долгой истории про Зурет. – Осторожнее надо.

А потом ушел, почти на рассвете. Уже переступил через порог и лениво обернулся, посмотрел внимательно, словно хотел что-то разглядеть на лице Олега.

– Если что случится, то ты знаешь, где находится Одесса.

И растворился во тьме. Будто никогда и не было.

Грабар тогда только ошалело уставился на лестничную клетку, не веря своим глазам. Но Следящий и впрямь ушел. Даже не попрощался. И это никак не давало разобраться: скоро ли все закончится и при чем тут Одесса?

А теперь и этот еще!

– А вы что-то знаете? – невинным тоном поинтересовался Грабар.

Пифия тявкнула и подбежала к хозяину. Тот опустил руку, принявшись чесать ее за ухом.

– Знаю, что снился тебе сон, – как-то странно произнес Железный, и Грабар замер. – Был он, а вспомнить – не можешь. И съедает тебя это уже не первый день. Потому что в том сне – часть пазла, которую надо вложить в картину, чтобы все стало на свои места. Знаю, что сказал ты все Колесник, но она пока так и не ответила, а еще…

Пифия возмущенно тявкнула и посмотрела на Олега. Железный приложил к губам длинный желтоватый палец. Мопсиха вздохнула и села рядом с ногой хозяина.

– А еще? – осторожно спросил Грабар резко охрипшим голосом.

– А еще – ночь, Олежка. И шторм. И пусть море мелкое-мелкое, но шторм – злой, беспощадный. И пропадают там люди пропадом. И в утлых меотских лодчонках, и в современных кораблях…

Грабар вздрогнул. Или и вправду стало холоднее? А, точно, тучи зашли. И егоза Пифия как-то жалобно заскулила. Только Железный сидел как ни в чем не бывало.

– О чем вы, Рудольф Валерьевич?

Но тот снова приложил палец к губам. И только ветер зашумел в кронах деревьев – сильно, недовольно, будто сердился на кого-то или на что-то. Голова почему-то закружилась. Но в тот же момент Грабар едва не подпрыгнул от радости. Словно глоток ключевой воды проник в измученную жаждой глотку. Он вспомнил! Вспомнил свой сон!

Железный улыбнулся. Посмотрел на затянутое тучами солнце. Еле слышно шепнул:

– Пошли, Пифия, не будем мешать.

Но Грабар этого уже не слышал. И не видел, как провидец вдруг растворился в солнечном дне. Только прикрыл глаза и… рухнул в то время и место, разум и сердце… Услышал шепот, срывавшийся с собственных губ. Хрипловатый и – женский. Во сне можно быть кем угодно. Делать, что угодно, но только чтобы это не шло вразрез с правилами сновиев, которые не любят чужаков в своих владениях.

– Теме, Теме… Не было между нами дружбы никогда, – шептали губы, – и не будет. Но принял ты кровь моего возлюбленного, забрав навсегда. Так приди же на мой зов…

В босые ступни впивались мелкие камешки и битые ракушки. Но ступни воительницы – не нежные ножки дочки вождя – и не такое терпели. Шаг. Еще шаг – остановиться. Посмотреть в ночную даль и укутанные тьмой волны, мерно набегающие одна на другую. Протянуть руку – рвануть серебряную фибулу.

Грубый плащ рухнул к ногам. Губы растянулись в улыбке – злой и веселой, отчаянно открытой. А в глазах – боль. И пусть самих глаз не видно, но во сне можно учуять и не такое. Она отбросила ногой плащ, только едва слышно звякнул металлический браслет на щиколотке.

Ветер приласкал обнаженное тело, коснулся ночной прохладой. Только не мерзнет никогда закаленная воительница. Тиргатао всегда смеется в лицо ветру.

Ветер обиженно зашипел и исчез, полетел к морю.

Тиргатао закинула голову, вытянула гребень из волос. Черным водопадом хлынули тяжелые пряди, прикрывая спину и бедра.

Грабар чувствовал, как клокочет внутри нее ненависть, однако, позабыв обо всем и преступив гордость, она пришла сюда – просить управы на своего врага.

Тиргатао сделала шаг вперед, ближе к кромке набегавших волн, оставлявших пенный край.

– Тот, из кургана, тебе не друг. Заберет он твои силы, только вырвется на волю. Станет здесь хозяином, запустит когти в землю…

Еще шаг к морю. Упал лунный свет – на предплечьях и плечах высветил смуглую кожу, разрисованную знаками-символами: черточками, ромбами, кругами. В руке появился кинжал с рукоятью в виде грифона. Длинное лезвие вспыхнуло огнем в звездных лучах.

Тиргатао провела им по своей руке. Тут же выступила кровь, в ночи заизвивалась черной змеей и капнула вниз.

– Эта дочь каракурта, проклятая Зурет, уже сделала свое дело, Теме. Не избежать мне ее черной ворожбы. Так обрати мое тело в оружие против нее – подари мощь после смерти.

Кровь падала в море. Волны запили, словно клубок змей.

– Стал он моим, а я – его, – шепнула Тиргатао, и Грабару сделалось не по себе. – Смешалась наша кровь воедино. Но ушел он в плаванье и не вернулся. Ты познал кровь его, Теме. Ты забрал плоть его. Душа спрятана на дне. Так возьми и мою, но помоги – дай сил. Пусть будет управа на Того…

Морская волна вдруг резко взвилась и упала прямо на Тиргатао. Женщина вскрикнула, выронив кинжал.

– Слыш-ш-шу, – раздался шелест-голос, от которого кожа покрылась мурашками, а внутри все онемело от ужаса. – Приш-ш-шла. При-иму.

Стоя, не в силах пошевелиться, Тиргатао лишь мысленно попросила хозяина вод не дать ей умереть до того, как истлеет последний лоскуток кожи Зурет.

– Ее же заклятье обернется против нее, – выдохнуло море.

В шелесте волн сквозило что-то странное. Тиргатао это понимала. Тот, из кургана, хоть и стремится вырваться наружу, но все еще заперт. А море – здесь. Всегда было и будет. Знает этот край, чужаков не любит. Тот ему только помеха.

– Станешь ты женщиной из соли, – шепот-шелест, от которого укачивало и немного мутило – не давало сосредоточиться. Хотелось лечь на берег, прикрыть глаза, укрыться с головой волнами, вслушаться в бесконечные морские слова. Говори, Теме, пришел твой час. Я твоя. Теперь не уйду. Буду твоей: отдам жизнь и стану после смерти тоже.

– Иди к озерам, Тиргатао, – тихий смешок. – Встретит тебя твой ашаук. Станешь ты его повелительницей – такой же, как он. А потом иди домой и спи. Спи до заката, на глаза никому не показывайся. Станет оборачиваться солью тело твое, все, как задумала Зурет. Но только ни разум, ни волю ей не получить. Придешь к ней за час до полуночи, ранишь. Но так, чтобы она прожила до восхода солнца.