Однажды в марте, когда небо в преддверии весны чуть подёрнулось зеленоватой дымкой и в Центральном парке{37} земля, оставшаяся в пятистах футах внизу, переняла у неба этот оттенок, добавив к своей коричневой темноте намёк на грядущую перемену цвета, а озёра рассыпались осколками стекла под паутинками голых ветвей, Рорк прошёл по каркасу будущего огромного отеля квартирного типа и остановился перед работающим электриком.

Тот усердно трудился, оборачивая балку похожим на водопроводную трубу кабелем в толстой металлической оплётке. Эта работа требовала многочасового напряжения и терпения, тем более что вопреки всем расчётам свободного места явно не хватало. Рорк встал, сунув руки в карманы, наблюдая за мучительно медленным ходом работы электрика.

Электрик поднял голову и резким движением повернулся к Рорку. У него была большая голова и настолько некрасивое лицо, что оно даже привлекало. Лицо это, не старое и не рыхлое, было сплошь покрыто глубокими морщинами, а щёки свисали, как у бульдога. Поразительны были глаза, большие, широко раскрытые, небесно-голубого цвета.

— И чего надо? — сердито спросил электрик. — Чего вылупился, придурок?

— Горбатишься впустую, — сказал Рорк.

— Да ну?

— Да ну.

— Надо же!

— Тебе, чтобы обвести балку кабелем, и дня не хватит.

— А ты что, знаешь, как сделать лучше?

— Ага.

— Катись отсюда, щенок. Нам здесь умники из колледжа без надобности.

— Прорежь в балке дыру и протяни кабель через неё.

— Чёрта с два, и не подумаю!

— Ещё как подумаешь!

— Так никто не делает.

— Я так делал.

— Ты?

— Не только я. Так везде делают.

— А здесь не будут. Я-то точно не буду!

— Тогда я сам сделаю.

Электрик взревел:

— Ни фига себе! С каких это пор конторские крысята стали делать мужскую работу?!

— Дай-ка мне горелку.

— Поосторожнее с ней, голубчик. А то, не ровен час, свои нежные пальчики спалишь!

Взяв у электрика рукавицы, защитные очки и ацетиленовую горелку, Рорк опустился на колени и направил тонкую струю синего пламени в центр балки. Электрик стоя наблюдал за ним. Рорк твёрдой рукой удерживал тугую шипящую струю пламени. Он содрогался в такт её яростным колебаниям, но ни на секунду не позволял ей отклониться от намеченного направления. В его теле не было ни малейшего напряжения — оно всё было вложено в руку. И казалось, что синяя струя, медленно прогрызающая сталь, исходит не из горелки, а прямо из держащей её руки.

Он закончил, положил горелку и поднялся.

— Боже мой! — сказал электрик. — Да ты, оказывается, умеешь с горелкой управляться!

— Похоже на то, а? — Рорк снял рукавицы и очки и отдал их электрику. — Теперь так и делай. А прорабу передай, что это я так велел.

Электрик с почтением смотрел на аккуратное отверстие, прорезанное в балке. Он пробормотал:

— И где ж ты, рыжий, научился так с горелкой работать?

Спокойная и довольная улыбка Рорка показывала, что это признание его победы не осталось им незамеченным.

— Я поработал и электриком, и сантехником, и клепальщиком, и ещё кое-кем.

— И при этом учился?

— Да, в определённом смысле.

— Архитектором стать хочешь?

— Да.

— Тогда будешь первым из них, кто знает толк не только в красивых картинках да званых обедах. Видел бы ты, каких нам тут отличников из конторы присылают!

— Если ты так передо мной извиняешься, то не надо. Я и сам эту братию не люблю. Ладно, работай. Пока!

— Пока, рыжий!

В следующий раз, когда Рорк появился на стройплощадке, голубоглазый электрик издалека помахал ему, позвал его и попросил совета, в котором совсем не нуждался. Он сказал, что его зовут Майк и что за эти несколько дней он успел соскучиться по Рорку. В следующий приход Рорка дневная смена как раз закончила работу, и Майк подождал, когда Рорк закончит осмотр.

— Ну что, рыжий, может, по кружечке пивка? — предложил он, когда Рорк вышел.

— А как же, — сказал Рорк. — Спасибо.

Сидя за столиком в углу подвальчика, они пили пиво, и Майк рассказывал свою любимую историю — как он свалился с пятого этажа, когда под ним треснули леса, и сломал три ребра, но выжил и может теперь всё это рассказывать. Рорк вспоминал свою работу на стройке. Настоящее имя Майка было Шон Ксавье Доннеган, но его все давным-давно позабыли. У него был свой набор инструментов и старый «форд», и жил он тем, что разъезжал по всей стране с одной большой стройки на другую. Сами люди не много значили для Майка, но их умение работать значило очень много. Мастерство, в каком бы деле оно ни проявлялось, он буквально боготворил. Майк страстно любил собственную работу и не выносил тех, у кого не было подобной преданности делу. В своей области он был настоящим мастером и в других ценил только мастерство. Его мировоззрение отличалось простотой: есть мастера и есть неумёхи, и последние его нисколько не интересовали. Он обожал здания, но при этом презирал всех архитекторов.

— Был, правда, один, — серьёзно изрёк он за пятой кружкой, — но только один, но ты, рыжий, слишком молод и уже не застал его. Это был единственный архитектор, который знал толк в строительстве. Я у него работал, когда был в твоём возрасте.

— Кто ж это такой?

— Его звали Генри Камерон. Он, наверное, давно уже умер.

Рорк долго смотрел на Майка, а потом сказал:

— Он не умер, Майк. — И добавил: — Я у него работал.

— Ты?!

— Почти три года.

Они молча посмотрели друг на друга, окончательно скрепив этим взглядом свою дружбу.

Спустя несколько недель Майк как-то остановил Рорка на стройплощадке и с изумлённым выражением на некрасивом лице спросил:

— Рыжий, я слыхал, как наш старшой говорил парню от подрядчика, что ты упрямый и своенравный и что с таким гадом, как ты, он ещё дела не имел. Что ты ему сделал?

— Ничего.

— Тогда о чём он говорил?

— Не знаю, — сказал Рорк. — Может, ты знаешь?

Майк посмотрел на него, пожал плечами и ухмыльнулся.

— Понятия не имею, — сказал он.

В начале мая Питер Китинг отправился в Вашингтон инспектировать строительство музея, подаренного городу одним великим филантропом, занятым успокоением своей совести. Здание музея, как гордо заметил Китинг, явится совершенно новым словом в архитектуре, так как будет копией не Парфенона, а Мезон Карре в Ниме{38}.