Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со столь же необъяснимым восторгом возвещал поэт о том, что «Бьет час великого Возмездья, // Весы нагнетены, и чаша зол полна…» («Астролог»). Тема «возмездия», впоследствии развитая Блоком, — еще один мифологический архетип, еще одна загадка русского кенотического профетизма. С одной стороны, именно Возмездием за преступления режима мотивировали народовольцы и эсеры свой кровавый террор, унесший жизни тысяч ни в чем не повинных людей. С другой стороны, творческая интеллигенция упорно накликала Возмездие на себя самое как расплату за общий грех неправедного общественного устройства.
Соответственно право вершить Возмездие признавалось за Богом (хотя это и не по-христиански), а при отсутствии Бога (ведь революционеры в большинстве были атеистами) — за восставшим народом, который «всегда прав». Причем гнев народный в своем неистовстве волен принимать любые формы, нарушать любые нормы морали и сметать с лица земли все и вся, включая общество, государство и собственно интеллигенцию, этот гнев воспевающую.
Архетип «правого дела народа», культивируемый русской интеллигенцией и давший пищу столь многим поэтам, сыграл в судьбе самого народа роковую роль. Именно под эгидой «правого дела» творились в стране на протяжении почти века чудовищные преступления от имени народа, а миллионы замученных жертв уходили в могилу с клеймом «враг народа».
В стихотворении Вяч. Иванова «Палачам» (1905) парафраз пушкинских строк утверждает неминуемую победу восставшего народа в скором будущем:
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни.
Истлеет древко топора,
Не будет палача для казни.
И просвещенные сердца
Извергнут черную отраву
И вашу славу и державу
Возненавидят до конца.
В сознании поэта несвобода общественного устройства проецируется на ущемление свободы творчества (и действительно некоторые стихи Вяч. Иванова подвергались запретам цензуры), а свобода политическая предполагает полную творческую свободу. Отсюда призыв к вольным художникам ополчиться на «империю зла», растоптать этот рай для избранных во имя свободы для всех:
И с вашего раздолья
Низриньтесь вихрем орд
На нивы подневолья,
Где раб упрягом горд.
* * *
Лелеемая Вяч. Ивановым тема разрушения старого мира нашла отражение и в творчестве его собратьев по символистскому цеху. Большинство из них симпатизировало основному идеалу революции — народовластию. Однако даже среди тех поэтов, кто революцию принял, были истинные провидцы, сумевшие угадать свою судьбу и судьбу страны. К числу таких пророческих предостережений относится гениальное произведение Валерия Брюсова, которое можно назвать апофеозом русского профетизма, Эпиграфом к нему взяты строки Вяч. Иванова о топчущем чужой рай Аттиле, но вместо мажора «Кочевников красоты» Брюсов выдерживает свое написанное от первого лица стихотворение в драматическом миноре.
Поразительное по глубине и точности предвидения, по своей энергетической насыщенности, это знаковое творение поэта-символиста, философа-культуролога, ученого-естествоиспытателя и мага (репутация, которой Брюсов пользовался в широких кругах русской художественной элиты) не только определило в целом трагический ход войн и революций в русской истории первой половины 20 в., не только безошибочно отметило деструктивный и обскурантистский характер народного бунта, но и решительно указало интеллигенции предстоящую ей священную миссию «хранителей огня» в период мрака:
Валерий Брюсов
Где вы, грядущие гунны.
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шатры у дворцов, как бывало.
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме, —
Вы во всем неповинны, как дети!
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей,
Под этой грозой разрушений
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных творений?
Бесследно все сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вам, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
Предчувствие неминуемой грядущей катастрофы преследовало Брюсова еще задолго до Первой русской революции. В поэме «Конь Блед» (1903) с эпиграфом из «Откровения» Св. Иоанна возникает грозный апокалиптический образ Смерти на белом коне, являющейся людям на улице посреди деловитого оживления, повседневной суеты:
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь…
Умалишенный герой поэмы, словами из «Апокалипсиса» вещает:
«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!»
Даже сделав скидку на склонность поэта к драматическим эффектам, надо признать совпадение этого пророчества с воспоследовавшими российскими реалиями XX в.
В некоторых стихах, подытоживших опыт революции 1905 г., содержится удивительно точное описание будущего, сопоставимое разве что с образами эпохального замятинского шедевра «Мы», написанного двадцатью годами позднее, уже после октябрьского переворота:
Воцарилась ты, Всемирная Каракатица!
Щупальцы твои какой мудрец исчислит?
Каждое селение обовьет твоя лапа.
К каждому сердцу присосется твой сосок.
(Ах, я знаю, и мое сердце болит!)
Ты выпускаешь из своего чрева черную сепию,
Всех, всех, всех ты окрашиваешь в один черный цвет.
Вижу я города будущего,
Их правильные квадраты.
Вижу я жизнь грядущего,
Ее мерное течение.
Учиться, работать, быть сытым!
Быть сытым, работать, учиться!
Быть сытым, работать, быть сытым, быть сытым!..
В гротескной форме Брюсов создает отталкивающий вариант «светлого будущего», коммунистического завтра. Чего стоит хотя бы «Всемирная Каракатица», присасывающаяся к сердцам людей и окрашивающая мир в черный цвет! Едва ли какому-нибудь иному писателю в первые годы минувшего столетия из сполохов революционных бунтов так явственно открылась суть надвигающегося духовного прозябания.
Тогда же, в 1905 г., Брюсов в статье «Свобода слова» дал суровую
