Кристин не ответила. Она взглянула на мать, и Лидия сразу поняла, что дочь разгадала причину, по которой она обратились к ее чувствам в такой момент… Филип, напротив, был растроган.

— Это, должно быть, чертовски нелегко! — сказал он. — Если бы ты только знала, мама, как часто я думал о том, чтобы оказаться здесь, в тишине и покое. Однажды даже в самый разгар боя я вдруг вспомнил кусты сирени вдоль нашей аллеи. Не представляю, что напомнило мне о них, но они возникли в воображении ясно и четко, пока вокруг взрывались снаряды и стоял оглушающий грохот.

Лидия протянула руку, чтобы дотронуться до него.

— Не нужно продолжать, мамочка, — тихо сказала Кристин. — Мы же обещали тебе, что будем себя вести хорошо.

— Мне будет очень больно, если это окажется не так, — строго сказала Лидия. — Этот дом открыт для всех наших друзей. Я хочу, чтобы здесь одинаково хорошо встречали не только друзей отца или моих, но и ваших тоже.

— Это очень легко, — ответила Кристин. — У меня просто их нет.

— Значит, пора тебе завести их, — сказала Лидия.

— У меня есть предчувствие, что те, кто мне понравится, не найдут общего языка с папочкой, — парировала Кристин.

— Напротив, — ответила Лидия, — весьма вероятно, они окажутся его самыми пылкими поклонниками. Они есть повсюду, даже в самых неожиданных местах.

Кристин состроила гримасу.

— Должна сказать, что вы оба, по-моему, несколько разочаровали отца, — сказала Лидия. — Вот он, величайший музыкальный гений, а никто из вас не унаследовал даже любви к музыке.

— Говорят, это передается через поколение, — заметил Филип. — Вполне вероятно, что я произведу на свет парочку юных Моцартов, а отпрыски Кристин будут сочинять оперы прямо в колыбели.

— Надеюсь, с ними не произойдет ничего подобного! — резко сказала Кристин. — Если будешь честной, мамочка, то сама признаешь, что папе меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из нас стал музыкантом. Ты представляешь, что было бы, если бы мы с Филипом оба потребовали студию для работы, а наши будоражащие душу сочинения выплескивались наружу, бросая вызов папочкиным?

Лидия понимала, что Кристин права. Ивану бы это не понравилось, но она не собиралась признаваться в том его детям.

— Мы будем очень гордиться вами, — сказала она, — в какой бы области вы ни отличились.

— Ты — возможно, — настаивала на своем Кристин.

Но Филип неожиданно наклонился и, как ему показалось, ущипнул сестру исподтишка. Лидия увидела, как Кристин поморщилась, но, прежде чем она успела возмутиться, Филип послал сестре многозначительный взгляд.

Лидия вздохнула. Ей была ненавистна мысль, что дети пытаются не затронуть ее чувства в том, что касается Ивана. Но ничего не оставалось делать.

Немного погодя Кристин предложила искупаться, и, хотя сначала Филип отказался, сославшись на лень, в конце концов они неторопливо отправились по саду к бассейну. Филипу трудно было плавать с больной рукой, но тем не менее он справился, и хотя Лидия боялась, как бы это не замедлило его выздоровление, она помнила совет доктора позволить сыну делать все, что тот захочет. Повязки, конечно, придется сменить, и Лидия, опасаясь, что он забудет, прокричала им вслед:

— Не забудь потом сразу же найти Розу.

Филип помахал ей рукой с дальнего конца тропинки.

— Не забуду, — прокричал он в ответ.

Солнце осветило его лицо и волосы, и Лидию пронзила гордость за привлекательную внешность сына. К тому же он был таким неиспорченным — всего лишь мальчик, несмотря на проведенные в море три года.

Она услышала шаги за спиной, обернулась и увидела Розу.

— Вы звали меня, мадам?

— Нет, Роза, я просто напоминала мистеру Филипу, чтобы он зашел к тебе сменить повязку после бассейна.

— Ему не следовало бы плавать с такой рукой, — неодобрительно отозвалась Роза.

— Врач сказал, это не вредно, — ответила Лидия.

— Врачи всегда говорят то, что полегче, — язвительно заметила Роза. — Мистер Филип и сам знает, что руке от этого не будет никакой пользы.

Роза закончила курсы медсестер, и это явилось главной причиной, почему ее взяли горничной к Лидии. Она давно оставила медицинское поприще, потому что когда-то восставала против тирании, которая еще по старинке практиковалась во многих больницах, и, как следствие, у нее находилось мало добрых слов для всех медиков в целом. Лидия ее очень любила. Это была женщина средних лет, с сильным характером, склонная к прямолинейности, в результате чего ей часто приходилось менять места работы, пока она не попала к Лидии. Новой хозяйке понравилась и она сама, и ее откровенность, и Роза, хотя ни за что не призналась бы в этом, была предана ей всем сердцем.

— Ладно, вы что-нибудь хотите, мадам? — спросила она, поправляя подушки в креслах, где сидели Филип и Кристин.

— Нет, спасибо, мне очень удобно, — сказала Лидия. — Но ты могла бы заодно посмотреть, готова ли Сиреневая комната для мисс Йёргенсен. Проверь, поставлены ли цветы на туалетный столик и наполнена ли чернильница.

— Я уже все проверила, — ответила Роза. — Могу сказать, что Агнес не слишком-то довольна гостьей в доме. Нам и так не хватает рук, да ладно уж, они постараются для вас, мадам.

От Лидии не ускользнул намек, и она внезапно зарделась от гнева. Сначала дети, теперь еще и Роза. Каждый старается дать ей понять, что Иван поступает предосудительно, приводя в дом чужого человека. В конце концов, это его дом.

Не раздумывая, Лидия произнесла:

— Надеюсь, Агнес и все остальные в доме будут стараться и для мистера Станфилда. Ведь это он платит им деньги.

Роза осталась совершенно невозмутимой, но Лидия почти сразу устыдилась своего взрыва.

— Деньги еще не все, — заметила Роза и тихо ушла в дом. Лидия откинулась на подушки в кресле и закрыла глаза.

Наступил один из тех моментов, когда она теряла хладнокровие. По сути дела, не важно, что свидетелем этого стала Роза: этой женщине, одной в целом мире, было известно, насколько поверхностна тихая сдержанность, которую Иван и другие люди находили такой привлекательной в Лидии. Роза знавала времена, когда Лидия рыдала не столько от физической боли, сколько от душевной. Она не раз наблюдала вспышки раздражения и муки Лидии при виде собственных неподвижных ног, когда та пыталась бороться с унижением, не желая, чтобы ее укладывали и вынимали из кровати, одевали и даже купали. Не раз Лидия плакала на теплом плече Розы, получая и помощь, и утешение от человека, перед которым не нужно было притворяться. При всей ее язвительности Роза умела и помочь, и приободрить свою хозяйку.

— Будет вам, нечего так волноваться, мадам, — говорила она тоном, каким разговаривают с капризным ребенком. — То, что неизлечимо, должно быть терпимо.