Курский хохотнул:

— Совершил он немало. Дров наломал. А результаты: два трупа, один подросток потерял рассудок, и еще одна женщина забеременела — не исключено, что в результате изнасилования. Итак, он искал женщину. Думаешь, в этом заключается причина его «съедобности»? Весенние ритуалы? Неужели снова мы имеем дело с масленичными преступлениями? Сезонный криминал — богатая тема. А вес на — особенно. Колхозники собирают урожай осенью, а мы — весной.

— Известное дело, Сергей Сергеевич, — кивнул Ковалев.

Следователь поднялся из-за стола, прошелся по кабинету.

Ковалев продолжал говорить:

— Особенно подозрительно это сходство с происходящим в сказке. Убийца подбрасывает намеченным жертвам некий шар. Старый трюк, отвлекает внимание. Жертва рефлекторно концентрируется на шаре, и в этот момент преступник произносит фразу, с помощью которой вводит жертву в гипнотическое состояние. Магическое воздействие этой фразы основывается на сказке, которую все мы знаем с младенчества. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…», — эти слова мы слышали еще до того, как осознали себя людьми. Он встречает четырех человек, каждый из которых имеет какую-либо аналогию с одним из четырех встреченных животных в сказке. Первый из них даже имеет прозвище Заек (это самое прямое из всех, имеющихся у нас соответствий). Забавное дело!

— Оно бы и мне показалось забавным, если бы не погубило уже три жизни — заметил Курский.

— Кажется, дело очень серьезное… Оставляю его пока что тебе, но будь крайне осторожен. Сам ничего не предпринимай. Чуть что, сразу советуйся со мной или с Евсеенко. Понял?

— Приказ понял, товарищ майор! — Ковалев отдал честь и вышел из кабинета.

Следователь Курский долго еще стоял у окна и, прищурившись, смотрел на сверкающую капель. Он был еще молод, но уже считался звездой московского угрозыска.

Стояли на дворе ранние шестидесятые годы XX века. Оттепель. Весна.

…ОН БЫЛ ЕЩЕ МОЛОД, НО УЖЕ СЧИТАЛСЯ ЗВЕЗДОЙ МОСКОВСКОГО УГРОЗЫСКА…

Иссякла зима 1973-го да, и семья Весловых выехала за город, чтобы проведать дачу, которая стояла заколоченная и пустая всю зиму. В холодных, робко поскрипывающих комнатах дачи сохранились запахи, игрушки и мертвые бабочки прошлого лета. На стене, на фоне желтых обоев, топорщился забытый плакат группы Абба. Еще голые кусты заглядывали в окна. Слышался громкий стук — это отец открывал ставни. Коля Веслов пошел по направлению к сараю. Он думал о том, как быстро ушла зима, о том, что уже скоро он закончит восьмой класс. Это был широкоплечий подросток спортивного типа. На грубоватом лице пробивались черные усики, толстые губы иногда складывались в неопределенную усмешку. Руки были глубоко засунуты в карманы синей поролоновой куртки.

В сарае пахло древесной стружкой, подмоченной последними дождями, краской и пылью. На полках, сработанных отцом из простых толстых досок, сбились в кучу какие-то разбухшие, никому не нужные книги. «Цветоводство», «Твой огород», несколько журналов «Знание-сила». Коля подобрал упавшую ветхую книжку, полистал пыльные страницы. «История дождевой капли». В книгу была вложена зеленая школьная тетрадь — на обложке виднелась выведенная детской рукой надпись «Стихи». Колян криво усмехнулся, нахмурил сросшиеся у переносицы брови. Он вспомнил, как в возрасте девяти лет записывал в эту тетрадку свои стихи. Как это было давно! Он открыл тетрадь, в некоторых местах синие чернила слегка расплылись от влажности.

Конь, конь ретивой,

Не звени тетивой,

Не стучи своим копытом

По булыжной мостовой.

Дядька шел в цилиндре мятом,

Провалился вдруг в канал,

Подавился там какашкой,

Так навеки и пропал.

Конь, конь ретивой,

Не звени тетивой,

Не стучи своим копытом

По булыжной мостовой.

Октябренок шел веселый,

Он во рту держал говно.

Ну, а ты чего не весел?

Ну, а мне уж все равно.

Конь, конь ретивой,

Не звени тетивой,

Не стучи своим копытом

По булыжной мостовой.

Эй, ребята-октябрята,

Всем нассать себе в компот!

Ну, а выпить кто не хочет,

Пусть мочу простую пьет.

Конь, конь ретивой,

Не звени тетивой,

Не стучи своим копытом

По булыжной мостовой.

Коля угрюмо ухмыльнулся. Поставил книгу на место, задвинул банкой краски, а тетрадку зачем-то сунул себе в карман. Затем прошел в глубину сарая, где виднелись в полутьме выглядывающие из-под наброшенного целлофана блестящие рули прислоненных велосипедов. Отодвинув велосипеды, он наклонился, открыл узкий фанерный ящик, вынул оттуда несколько слежавшихся сухих тряпок, какое-то черное пальто с барашковым воротником, вызывающее туманные воспоминания о давно умершем дедушке. В глубине ящика виднелся узкий длинный сверток, плотно закутанный в брезент. Колян осторожно развернул его, потом вжикнула молния синего тряпичного чехла. В руках у подростка очутился поблескивающий, приятно пахнущий маслом автомат. Быстро, уверенными движениями (Коля был отличником военно-трудовой подготовки) он разобрал и вновь собрал его. Проверил затвор. Все в порядке. Отдельно, в промасленной похрустывающей бумажке лежали патроны. Коля проверил и их, затем снова закрыл чехол, тщательно обернул все брезентом, перевязал тяжелый компактный сверток бечевкой. За тем снял висящую на гвоздике новую яркую сине-красную сумку с надписью «Спорт», положил туда сверток, закрыл молнию. «Порядок», — пробормотал он.

— Коля, Коля, иди скорей! — донесся голос матери.

— Не колышет, — удовлетворенно ухмыльнулся Колян, встал, отряхнул брюки, перекинул сумку через плечо и вышел из сарая, аккуратно заперев за собой тяжелый висячий замок.

— Ну, так что же нам делать с Весловым? — обернулась Нина Васильевна к руководителю комсомольской организации Голеняеву. — Ни одной четверки в полугодии, а по основным предметам даже на тройку натянуть не удается. Что ты посоветуешь, Юра?

— Это вот у Бориса Ульяновича надо спросить, он с ним умеет обходиться.

Военрук Богданов удовлетворенно хмыкнул:

— Да, у меня он как шелковый. Только на «отлично». Я думаю, что нам удастся найти с Колей общий язык. Что ты скажешь, Веслов? Ты же нормальный парень. Неужели не можешь подтянуться по учебе? Ты же не дурак.

Коля Веслов, наклонив голову, стоял перед длинным столом, накрытым красной бархатной скатертью. Слева ярко блестел в солнечном свете золотой пионерский горн.