— Что будет, если мы сумеем создать новый мир? Мир, в котором лето означает время года, когда играешь с детьми и пьешь вино, а не натягиваешь сапоги и отправляешься на войну.

— Тогда ты станешь богом.

Мои слова погружают его в задумчивость.

— Ты знаешь, что говорят христиане? Они говорят, что их бог Христос пришел в мир, чтобы спасти его. Пришел ради его искупления. Чтобы принести мир вместо войны.

Если это так, то он явно потерпел неудачу. Я не произношу этих слов вслух. Это испортит наши отношения.

— Единственное, чего жаждет империя, — это мира. От скромного земледельца, обрабатывающего пашню, до высокомерного сенатора с Палатинского холма. Все хотят мира. Знаешь, что сделало небольшой город на Тибре величайшей на свете державой? Желание обрести мир, покой. Получить возможность шагать по дороге, не опасаясь, что кто-то спустится с гор и нападет на тебя. Мы раздвигали границы цивилизации до тех пор, пока они не растянулись настолько, что готовы лопнуть.

В щель между занавесками мне виден его сын Крисп, который вместе с учителем занимается греческим языком. Сам Константин неплохо говорит по-гречески, но писать на этом языке не умеет. Он решил, что в этом сын должен превзойти его.

— Крест в небе в тот день был посланием, Гай. Бог протянул руку и призвал меня к славе. Он пожелал, чтобы я стал его орудием, которое вернет нашему миру покой.

Он свешивает ноги с ложа и встает. Я следую за ним.

— Мы выиграем сражение против Максенция и победим так, что никто не усомнится в причине нашей победы. Хвала Господу, это будет последнее наше сражение!

— Хвала Господу, — послушно соглашаюсь я. И в ту ночь, когда лагерь спит, я и мои солдаты встречаемся в пещере, чтобы пролить кровь жертвенного быка: мы хотим, чтобы вышло так, как он говорит.

Холодным утром одного из дней в самом конце октября наша армия выстраивается для последней битвы. Впереди у нас вражеское войско, река и город. Порядок строя крайне важен. Вместо того чтобы укрываться за несокрушимыми стенами Рима, Максенций вывел свои легионы в чистое поле и перешел Тибр. По всей видимости, он посовещался со своими прорицателями, которые сказали ему, что если он победит на поле боя, то Рим будет освобожден от тирана. При этом сам он тираном себя не считает.

За час до рассвета Константин выводит маршем свое войско. Вдоль дороги тянутся усыпальницы. Он взбирается на кирпичный мавзолей, с которого уже давным-давно сбита мраморная облицовка, и обращается к своим воинам. Даже я не знаю, что он сейчас им скажет. В тусклом свете убывающей луны я стою в пропитанных влагой сапогах в плотной толпе солдат, чувствуя исходящее от них тепло; у меня возникает ощущение, будто мы находимся на заре времен.

— Всевышний наш Бог послал мне вещий сон, — объявляет Константин. Его доспехи блестят как звезды на фоне голубого неба. Вдали над линией горизонта медленно восходит дневное светило. — Вестник Господа нашего явил мне видение. Он сказал, что если мы будем сражаться под Его знаком и от Его имени, то непременно победим тирана и одержим величайшую в истории победу.

У подножия мавзолея возникает какое-то движение. Какой-то солдат поднимается по лесенке и передает Константину копье, к которому прицеплена белая материя.

Константин берет его и когда поднимает вверх, становится видно, что это новый штандарт. Высокий позолоченный шест с императорским флагом, свисающим с золотой поперечины. Его верх венчает гирлянда из драгоценных камней на золотой проволоке, а в ней хорошо различимые на фоне рассветного неба перекрещенные буквы Хи и Ро.

— Это божий знак.

Момент для обращения к войску выбран удачно. Над мавзолеем восходит солнце. Его лучи играют на золоте и драгоценных камнях штандарта, освещают напряженные лица воинов. В эти мгновения даже я готов уверовать.

Войску Максенция не выдержать даже первого нашего натиска. Обычно на хорошо вооруженную пехоту не посылают в бой кавалерию, но Константин угадывает, что эти воины не имеют мужества вступить в сражение. Мы спускаемся вниз по склону, и стена человеческих тел обрушивается. Максенций пытается бежать по понтонному мосту, однако в возникшем хаосе веревки лопаются, и он падает в реку.

Мы вылавливаем его тело ниже по течению, в полумиле от этого места, когда его прибивает к быкам Мульвиева моста. Я отсекаю ему голову, чтобы Константин мог показать ее римлянам.

Константинополь, апрель 337 года

Я сижу на скамье во дворе своего дома. Мои пальцы машинально прикасаются к поясному ремню. Я поворачиваю его так, чтобы бронзовый лев на его пряжке поймал солнечные лучи. Большим пальцем нащупываю зазубрины и царапины. Это мой ремень для меча. Он был на мне в тот день, и я ношу его до сих пор. Неужели это тот самый? Кожа давно вытерлась, я три или четыре раза менял ее и удлинял. Некоторые пластины выскочили и потерялись. На их место пришлось поставить новые.

Как и мы с Константином: все те же люди, что и в том сражении, и вместе с тем совершенно иные. Бронзовая шкура льва потерлась и потускнела.

У дверей слышится какой-то шум. Я жду, когда домоправитель сообщит мне, кто пришел, но он так и не соизволил доложить. Вместо него из моих грез врываются четыре солдата в забрызганных кровью туниках и начищенных до блеска доспехах.

— Пойдем с нами! — говорит покрытый шрамами центурион.

Рим, наши дни

— Будешь сопротивляться, убьем!

Незнакомец бесцеремонно затолкал Эбби на заднее сиденье. Ей тут же набросили на голову какую-то тряпку с неприятным запахом. Неужели хлороформ? Эбби попыталась затаить дыхание, но этому мешало участившееся сердцебиение.

Впрочем, нет, это всего лишь лосьон после бритья. Повязка, которой ей завязали глаза, источала тошнотворно-сладкий запах лилий. Машина взяла с места. Чья-то рука крепко надавила Эбби на затылок и прижала лицом к кожаной обивке сиденья.

Вот как это происходит, в оцепенении подумала Эбби. Они приходят ночью и уводят тебя. Может быть, они тебя убьют, может быть, ограничатся тем, что обыщут и разобьют лицо или сломают руку. Но тебе уже никогда не быть прежней. Она слышала тысячи рассказов: карие глаза, голубые глаза и всегда те же мертвые слезы.

Машина покатила дальше. Эбби не оставалось ничего другого, как сосредоточиться на окружавших ее звуках. Ее темный мир наполняли шуршание ремня безопасности, что болтался рядом с ее лицом, рокот мотора, пощелкивания спидометра. Будь она героиней шпионского фильма, то сразу же принялась бы мысленно считать секунды, предшествующие очередному повороту. Однако она была жутко напугана и не могла рассчитывать на чью-либо помощь. Ей оставалось лишь одно: попытаться держать себя в руках и не впасть в панику.

Где-то вдалеке послышались звуки автомобильной сирены. В душе тотчас шевельнулась надежда. Может, кто-то ее видел? Может, ее уже ищут? Сирена взвыла громче, и теперь казалось, будто сигналит мащина, едущая непосредственно за ними. Эбби почувствовала, что их автомобиль сбросил скорость и съезжает к бордюру. Может, стоит рискнуть и сорвать с глаз повязку? Выпрямиться на сиденье и, закричав во весь голос, позвать на помощь? Лежавшая на затылке рука придавила ей голову еще сильнее. Вскоре звук сирены прекратился, исчез вдали. Она снова осталась одна. В следующий миг ее вырвало прямо на сиденье.