цены ему нет. Уже ни одно другое открытие не потрясло меня так, как это: жизнь – отсроченная смерть. Я только и спрашивал сам себя: за что, за какие свои грехи, каждый из нас с минуты рождения приговорен к тому, чтоб исчезнуть? Неужто за Каинову вину? Однажды спросил о том отца.

Отец вздохнул:

– Возможно, что так. Очень уж мы несовершенны. Грубы, размашисты, толстокожи. К планете относимся, как друг к другу. Залили кровью, травим ядом.

Он был невеселым человеком. Однажды признался, что нет у него других собеседников, кроме сына. Отъезд мой приблизил его конец.

Ныне я много старше него. Страшно подумать, на тридцать лет. Если бы он воскрес сегодня, то мог бы даже стать моим сыном. В сущности, нет ничего удивительного, что время нас поменяло местами, что тяжкий опыт двадцатого века меня наделил отцовским чувством к тому, кому я обязан рождением. Эта способность выйти из клетки собственной личности и ощутить сердечную боль пусть даже любимого и, все же, другого человека и есть то, что делает нас людьми.

9

Я верил, что смогу возместить свои ограниченные возможности способностью сидеть за столом – по десять, по двенадцать часов.

Именно так сложил я жизнь, но век, в котором она прошла, все же добавил ей разнообразия. Было в ней вдоволь горя и бед, были и радости, – как говорил мой многолетний приятель Сарнов: не было скуки. За что ей спасибо. Какая она ни есть – моя. Такую выбрал – другой не надо.

Я убедился: удача приходит к тому, кто делает шаг ей навстречу. И остается не с тем, кто терпит, а с тем, кто действует – только с ним. Не то чтобы этого я не знал, но книжные прописи мало запомнить. Они бессильны, пока однажды не станут частью тебя самого.

Сейчас, когда я подбиваю бабки, похоже, что важнее всего понять, почему же я так и не смог, хотя бы на час, на миг расслабиться, шепнуть себе самому: получилось. Этого так и не произошло.

А дело оказалось за малым: не убеждать ни других, ни себя, что не напрасно провел за столом свой графоманский невольничий век. И ежеутрене, каждодневно водить своим перышком по бумаге. Извлечь из себя свои три абзаца. Все прочее – не твоя забота.

Но эта очевидная истина открылась мне во всей полноте только теперь, когда остается собрать в пучок все силы души, чтоб сделать столь трудный последний шаг.

Чем ближе ледяная пустыня уже подступившего небытия, тем мне дороже этот безумный, мятущийся, обреченный мир. Свобода и тягостна и невозможна, воля опасна, но есть независимость. Сберечь ее или ее отдать, зависит от самого человека. Только от него самого.

январь 2017

Крест

Диалоги

Акт первый

Губернские заботы

1

Кабинет Петра.

Петр. Ты расскажи-ка мне о себе.

Жека. Петр Данилыч, вы что-то путаете. Это я у вас беру интервью.

Петр. Если б я путал, милая девушка, я бы интервью не давал.

Жека. Уже напутали. Я не девушка.

Петр. В такие подробности не вхожу. И как прикажете вас величать?

Жека. Жекой.

Петр. А отчество?

Жека. Просто – Жека. Меня это ничуть не роняет. Вы старше меня на пару суббот.

Петр. Журфак кончали?

Жека. Филологический.

Петр. Не скучно вам в нашем органе мысли?

Жека. Это не худший вариант. Перемещаюсь. Вижу людей.

Петр. В Москву не тянет?

Жека. Меня там не ждут.

Петр. Девушки такие, как вы, уверены, что сумеют поставить столицу на место. И заодно – втемяшить, кого ей следует ждать.

Жека. Разные случаются девушки, если так любите это слово. И уважающая себя может и не метнуться в столицу, как мотылек на огонек. Там затеряться очень просто, а засветиться охотниц много.

Петр. Мудры же вы – бабушки отдыхают.

Жека. Нет, просто знаю, что этот город кавалерийской атакой не взять. Его осаждают. Как греки – Трою.

Петр (с интересом). С редактором ладите?

Жека. Если б не ладила – ушла. Павел Романыч не ущемляет. Дает свободу. В разумных пределах. Очень достойный человек.

Петр. А вы – надежная.

Жека. Я – порядочная. Тех, с кем работаю, – не сдаю.

Петр. Ему повезло. И вам повезло. И ценит и свободу дает (усмехнувшись). Лукавое это слово – «свобода».

Жека. Чем она вам не угодила?

Петр. Тем, что несбыточна и коварна. Когда-то придумали люди манок, и с той поры они ее ищут. Как будто она и впрямь существует.

Жека. Она существует. Но только для тех, кому она нужна в самом деле. Для тех, кто может ей соответствовать.

Петр. Бог в помощь, вольнолюбивая девушка. Всем удалась – благородно мыслит, собой хороша, начальству верна. Не девушка – золотая рыбка.

Жека. Не захваливайте – вдруг пожалеете.

Петр. Я никогда ни о чем не жалею.

Жека. «Никогда». Не выношу это слово. Не то присяга, не то романс. Большое спасибо, Петр Данилыч, за то, что ответили на вопросы.

Петр. Большое спасибо за то, что их задали. Буду теперь с лирической грустью думать об этой суровой Жеке, которая верит в слово «свобода» и не жалует слово «никогда». Хотя и стоят слова эти рядом. И вот что еще хотел сказать…

Жека. Вся – внимание…

Петр. А почему бы нам… и не продолжить наше общение? Хотите у меня потрудиться?

Жека (после короткой паузы). Что и требовалось доказать.

Петр. Есть возражения?

Жека. Удивились? С вами не спорят?

Петр. Остерегаются.

Жека. Нравится вам, что вы крутой?

Петр. На все вопросы уже ответил.

Жека. Все ясно. Но коли речь зашла про общение, вам надо понять: вы – не улица с односторонним движением.

Петр. Принято мое предложение?

Жека. Естественно.

Петр. От Павла Романыча, очень достойного человека, не жаль уходить?

Жека. Разумеется, жаль. И очень. Но рыбка ищет, где глубже.

Петр. Тем более – золотая рыбка.

2

Кабинет Петра.

Петр. Вот что, Павлик. Важная новость. Земляк надумал нас навестить.

Павел. Неожиданно.

Петр. Давно его не было. Возвращается в белокаменную из поездки. Хочет сделать привал на денек. В родной песочнице. Где мужал.

Павел. Трогательно.

Петр. И не говори. До слез. Ты прикинь… как реагировать. Но… подушевней. Без официоза.

Павел. Это понятно, Петр Данилыч.

Петр. Мобилизуй золотые перья.

Павел. Золотое перо, Петр Данилыч, теперь обретается не у меня.

Петр (не сразу). Да… В самом деле. Но это решаемо. Слушай, Павлик… давно хотел… Мы – не на людях. Зачем это