Щелк, две кроны. Две с половиной.

Одуреть можно от этой вони.

Четыре кроны. Пять. Шесть с полтиной.

Хватит, да хватит же, придурок…

Дело шло медленно. Одни трупы сохранились лучше, были твердые. Другие расползались на части. Лапки с раскрытыми коготками, желтые поблескивающие резцы.

С крысами в бак попалось несколько крупных, величиной с кошку, неимоверно распухших полевок. Они плавали в нелепых позах, околев в чудовищной борьбе со смертью.

Прошло почти все утро, прежде чем я заполнил первое ведро. Короткими перебежками я отнес его в лес. Содержимое булькало и пенилось. Я вылил его в яму. И вернулся к баку.

В мелких ловушках жертв было поменьше, но все они были такими же разложившимися. В крысоловках трупы были изъедены муравьями и успели засохнуть. Я провозился большую часть дня, чувствуя, что моя одежда пропиталась липкой вонью. Еще ведро. Обратно, щелк-щелк. Я почувствовал, что на рукавице шевелится что-то холодное, и стряхнул пару личинок. Мухи тучей застилали лицо, облепляли со всех сторон. Хоть бы шапка была. Ведро за ведром. В сторону - подышать. Вдох поглубже и обратно к баку.

Под конец в баке осталась лишь серая волосатая жижа на дне. Я прочесал ее граблями, и - о, радость! - там лежало четыре отделившихся хвоста - две кроны; когда я присмотрелся получше, то нашел еще один, полкроны - награда за внимательность.

Покончив с остальным, я перевернул тележку, высыпал землю в бак и плотно утрамбовал лопатой. Ну вот, следов этой мясорубки почти не осталось. Только клочок голой земли, которая вскоре зарастет травой.

Меня снова начало лихорадить; шатаясь, я пошел за канистрой с бензином. Оставалось последнее дело.

Яма в лесу была переполнена. Содержимое последних ведер растекалось по кустам. Мухи тучей кружили вокруг, но постепенно снова уселись как ни в чем не бывало, накрыв поляну густым шерстяным ковром, и принялись откладывать яички в нагретое солнцем месиво. Вонь стояла невообразимая - от трупной квашни, где росли и множились миллиарды микробов.

Я снова отбежал, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Отвинтил крышку канистры, понюхал. Сладкий, крепкий запах бензина прочистил мне ноздри. Я собрался силами: последний бросок, и все будет кончено. Все сделано и забыто.

Чуть не падая в обморок, я поливал трупы бензином, брызгал, топил. Будто совершал священный обряд, пытаясь исправить содеянное. Зажег и бросил спичку.

С глубоким, тяжким вздохом кучу охватил огонь. С жадным хрустом заполыхало свирепое, практически невидимое пламя. Ближайшие кусты задымились, начал заниматься хворост. Я бегал, топча поползновения огня. Вдруг я заметил, что на штанинах остался бензин и что языки пламени уже подбираются к моим коленям. Я закричал, повалился наземь и начал стягивать штаны. Они цеплялись за ботинки, которые тоже горели. Бешено дрыгая ногами, я, наконец, избавился от штанов и, хлопая ладонями, сумел прибить огонь.

Огонь выбрался из ямы и начал пожирать сухую лесную подстилку. Вот уже занялись соседние кусты. Я отломил зеленую ветку и стал тушить ею языки пламени, но они неумолимо расползались по сухому лесу. Вскоре огонь добрался до ближайшего дерева. Я отчаянно пытался предотвратить катастрофу. Но тут налетел ветер, легкий бриз подул в очаг. Огонь вобрал в себя кислород, живительный для дыхания самого огня, ветер подул сильнее, а языки пламени поползли вверх по листве. В глубине же, в эпицентре пожара бушевал крематорий.

Я стоял как парализованный. С невероятной быстротой пожар распространялся по лесу, поджигая горящими факелами одно дерево за другим. Я с новой силой начал хлестать веткой, боролся с огнем, охваченный паническим страхом, но с каждой минутой катастрофа нарастала.

– Надо звать пожарных, - подумал я и хотел бежать за подмогой. Но что-то удерживало меня, и я все хлестал и хлестал веточкой, несмотря на дым, разъедавший глаза. Пожар неудержимо продвигался к краю опушки, как пылающая линия фронта. Вот задымился сарай, и вскоре его было уже не спасти. Ветер дул в сторону дачи. Огненный дождь становился все плотнее. Острые пылающие иглы сыпались градом. Наконец, они подожгли просмоленную крышу дома.

Пришла война. Разбуженный жестокий зверь, которого уже не укротить. И во всем этом был виноват я и только я.

Откуда ни возьмись, появился Ганс. Глаза округлены. В панике.

– Моя рукопись, - взревел он и рванул на себя дверь. Крыша горела, от нее валил густой дым, но Ганс вошел. Он должен войти, он ринулся внутрь. Вернулся с пустыми руками, глаза стали слезиться, и ему пришлось отступить. Но через мгновение снова нырнул внутрь, теперь уже и сам дым был с огнем - в нем мелькали желтые сполохи. На этот раз Ганс выскочил, держа в охапке связку бумаг. Крепко прижал ее к груди, как малое дитя и, кашляя, опустился на траву.

Тут к нему подошел я. Вонючий и грязный, в одних трусах. Зажав в кулаке связку гнилых крысиных хвостов. Они были связаны по десять штук, чтобы было легче сосчитать. Проверить.

– Сто восемьдесят четыре штуки, - промямлил я. - Девяносто две кроны.

Ганс ошалело уставился на меня. Потом схватил связку и гневно швырнул ее в бушующее пламя.

– Это ты виноват!

Вот те и коричневый кошелек. Вот те и деньги. Вот те и гитара.

В ярости я вырвал у него рукопись и бросил ее в самое пекло. И пустился наутек, что было мочи.

Ганс протяжно взвыл, вскочил на ноги. Снова попытался проникнуть в дом, но на этот раз ему пришлось ретироваться.

Когда, наконец, прибыла пожарная команда, старый солдат сидел на крышке колодца и плакал.

.

О новом учителе пения, о большом пальце, растущем из ладони и о нежданном знакомстве с юным дарованием из Кихланки

.

В седьмом классе к нам заявился новый учитель пения. Звали его Грегер, прибыл он с юга из Сконе, дюжий такой деревенский губошлеп с изувеченной правой рукой: шкивом ему срезало четыре пальца. Лишь большой палец одиноко торчал из руки точно гигантская узловатая картофелина. После того, как случилась эта беда, Грегеру пришлось переучиваться, и вот новоиспеченный препод очутился в Паяле. Понимали мы его, правда, с трудом из-за южного акцента. А так он был добродушный балагур со своеобразным чувством юмора. Никогда не забуду наш первый урок: Грегер входит в класс, пряча руку в кармане, и начинает картавить по-своему, по-сконски:

– Дггуззя! А вот вам паггец, ггастучий из ггукки!

Картинно, рассчитывая на фурор, вынимает из кармана культяшку. У нас - мороз по коже. А Грегер развернул свой обрубок, и мы увидели, что под определенным углом большой палец с волосатыми костяшками очень похож на член. Только более уродливый, сморщенный и необыкновенно подвижный.

С Грегером в Паяле появилась небывалая диковинка - двенадцатискоростной гоночный велосипед. Удивительно экзотическая и бесполезная штука с кожаной, жесткой, как камень сидухой, с тонкими, не толще сигареты, покрышками, без брызговиков и без багажника. Вид у этого велосипеда был неприличный, прямо-таки голый вид. Одетый в красный спортивный костюм Грегер вихрем носился по проселкам, распугивая окрестных баб и детвору, после чего в редакцию местного "Хапарандского вестника" шли письма о встрече с НЛО. Шавки, те так просто взбеленились. Видно, Грегер пах как-то по-особенному, какие-то южные микробы водились в его кишечной флоре. Едва завидев Грегера, собаки словно с ума сходили. Срывались с цепи и гнались за ним по пятам, преодолевая десятки километров, истошно лая и прибавляясь числом. Как-то, прокатившись в Корпиломболо, Грегер привез на хвосте двух норботтенских лаек, лисогона, емтландскую лайку, двух серых элкхаундов да еще пару-тройку полукровок. Бельма у шавок закатывались от бешенства. Едва Грегер тормознул у полицейского участка, на него тут же набросился угольный лабрадор, предводитель всей этой ополоумевшей своры. Грегер улучил момент и, изловчившись, тюкнул лабрадора в нос острой велосипедной туфлей - пес кубарем отлетел к своим прихвостням, визжа от боли. А Грегер с достоинством удалился в участок. Пришлось дежурному привязать всю свору к столбу, не считая лабрадора - тому понадобилась помощь ветеринара. Целый день еще потом к участку стекались мужики из соседних деревень и молча уводили своих горемычных питомцев. А Грегер после этого случая стал местной знаменитостью.