Он же, муж К., стал первым любовником Виктории. Это произошло в ночь после выпускного вечера. Сбежав от мальчишки-сокурсника, давно без надежды на успех страдающего по ней, Виктория пришла в ставший почти родным дом, где ее ждали зажженные свечи, - а что значили для нее свечи, нетрудно понять, если вспомнить фобию ее родителей, - негромкая музыка (на этот раз все согласились, что предпочтительнее что-нибудь легкое, медленное и немного печальное) и ледяное шампанское. Они медленно танцевали с мужем К., сама же К., чтобы не мешать им, затаилась в углу большого дивана и притворилась спящей. И когда его руки - крепкие руки взрослого мужчины - скользнули чуть ниже талии, а пахнущие табаком губы коснулись уголка ее рта, выкрашенного помадой К., Виктории не было страшно, она ждала этого и хотела, чтобы это произошло с ней именно так, чтобы первым у нее был взрослый мужчина, похожий на мужа К. (то есть она представляла именно его, но мысленно осторожно говорила "похожий"), добрый и умелый, а не какой-нибудь юнец, не знающий, как толком приступить к делу и потому способный причинить только боль.

С мужем К. она, кажется, вообще не ощутила боли - во всяком случае потом ей всегда представлялось, что она сразу начала испытывать одно только острое удовольствие, - и лишь успела подумать с гордостью: "Сейчас я стану женщиной!" - как уже ею стала.

Опьяненная происшедшим в большей степени, чем выпитым вином, она думала, лежа на мягком ковре, где все и произошло: "Я стала совсем как К." И даже не так: "Я стала К.", - вот как она думала, вспоминая тот давний летний день, когда она пряталась в коридоре, подглядывая в щель, как ее брат и К. занимаются любовью после только что выпитого кофе, свежий сильный запах которого еще стоял в комнате, а теперь она занималась любовью с мужем К., она была на месте К., а К. - на месте Виктории, Виктория стала К., а К. Викторией, кружилось без конца в ее голове... "А не выпить ли нам кофейку?" притворно зевнув, спросила внезапно К., и приятное, но несколько пугающее кружение в голове прекратилось.

9

Это произошло в конце июня. В июле родители Виктории, как обычно, уехали в отпуск в Анапу. Виктория осталась в квартире одна и собиралась весело провести время в компании К., устроить себе последние каникулы перед началом занятий в той самой музыкальной школе, где она когда-то училась и где теперь была преподавателем по классу фортепиано. Однако веселья не получилось: довольно скоро Виктория поняла, что беременна.

К. немного побаивалась, что Виктория во всем обвинит ее и ее мужа, но Виктория лишь улыбалась К. и говорила:

- Ну и пусть! Ну и рожу - подумаешь! Мне ведь не семнадцать уже, мне девятнадцать. Я взрослая женщина, я как-нибудь справлюсь.

- А как же родители?

- Им придется это пережить...

Как пережили родители - об этом не расскажешь. Слово "аборт" витало в воздухе квартиры, но в конечном счете они смирились: и отец, и мать. А что им еще оставалось? Смирились в свое время с тем, что Виктор бросил преподавание, женился на женщине старше себя на целых пять лет, сделал ей ребенка и тут же развелся, спасибо хоть невестка оказалась порядочная женщина: отказалась от алиментов и позволила им, старикам, видеться с внуком. Теперь вот надумала рожать дочь, эта уж вовсе одна, без мужа, одно утешение - внук или внучка будет принадлежать безраздельно им, может быть хоть из него они со временем вырастят настоящего педагога.

Первый урок в музыкальной школе Виктория провела на третьем месяце беременности, и хотя внешне еще ничего не было заметно, но беременность уже начинала сказываться на ее состоянии. Она стала заметно раздражительнее и более всего ее раздражала тупость учеников, а фальшивые звуки, возникавшие под их тупыми неумелыми пальцами, чем дальше, тем сильнее выводили ее из себя.

Она отдыхала от этих звуков, когда возвращалась домой тенистым бульваром, слушая, как деревья шумят над головой заметно поредевшей рыжей листвой, и тогда внутри нее начинала звучать музыка - настоящая музыка, чистая, без малейшей фальши, и иногда это была симфония Моцарта, иногда - любимый Рахманинов или сложный, но почитаемый Малер, а иногда вдруг - что-нибудь легкое и танцевальное, так что она не могла удержаться и пускалась вприпрыжку, пританцовывая на бегу, и гуляющие с хозяевами пудели и таксы с заливистым лаем пускались за ней следом, норовя цапнуть будущую мать за ногу. Собаки ее раздражали куда меньше, чем тупые ученики, и она пообещала себе, что обязательно купит своей девочке (она уже знала, что там, внутри, в ее внутреннем Море Нежности, плавает девочка) собаку - только не пуделя, а настоящего, большого пса, водолаза или сенбернара. Она даже кличку ему придумала - Бетховен, и когда несколько лет спустя увидела американский фильм, сочла его плагиатом.

Виктория была уверена, что ее дочка, ее Танюшка, как она ее называла втайне от всех, станет настоящим музыкантом, не чета матери, для которой четыре года "Чайковки", или, еще менее уважительно, "Чайника", стали пределом.

И еще она была уверена, что это не она подбирает внутреннюю музыку, а ее дочка - и от настроения дочки зависит, кто будет звучать сегодня у Виктории в душе: Чайковский, Брамс, Шуберт или вообще какой-нибудь легкомысленный Штраус.

И еще она знала, что не ее, Викторию, а именно Танюшку, наделенную абсолютным слухом, раздражает фальшивая музыка, извлекаемая из пожелтелых клавиш неумелыми пальцами учеников. И не просто раздражает, а бьет по нервам, портит ей слух, убивает в ней будущего великого музыканта. И однажды, когда один особенно тупой и особенно самонадеянный ученик, доставшийся ей по наследству от ушедшего на пенсию преподавателя, начал варварски кромсать ее и Танюшки любимого Рахманинова, начал раз за разом брать в аккорде чистое Си вместо Си бемоль, сколько она ни ставила ему правильно пальцы, она не выдержала и резко захлопнула крышку пианино, сломав ученику два пальца на правой руке, мизинец и безымянный.

И нисколько, нисколько не раскаивалась, и дико хохотала, запершись в учительском туалете, и потом в прекрасном настроении шла домой по бульвару, чувствуя, как чудесный Рахманинов благодарно звучит в ее душе, - и уже на подходе к дому встретила вдруг разом постаревшую и подурневшую К. в глухом черном платье и какой-то нелепой черной шляпке с вуалькой, и прежде чем та заговорила с ней, поняла, что случилось, и веселый Рахманинов сменился в ее душе унылым Шопеном.

10

После шумного скандала родители Виктории решили, что ей лучше всего последовать примеру Виктора: уехать из их слишком маленького городка, где Виктории никогда не дадут забыть о двух сломанных пальцах и до старости будут корить внебрачным ребенком, в областной центр. Тем более что туда уже три года как перебрался из дальней автономной республики младший брат матери Виктории, по-прежнему готовый для старшей сестры на все.

Так Виктория поселилась в просторной, с высокими потолками квартире в Красном переулке, в одной комнате со своей двоюродной сестрой Катей. Катя училась в университете, на том самом филологическом факультете, которого счастливо избежала Виктория, и спокойно относилась к тому, что научным работником ей не быть, а придется учить русскому языку и литературе детишек в сельской школе, и уже в то время познакомилась со своим будущим мужем, еще не зная, что тот станет ее единственной настоящей любовью и самым большим несчастьем ее жизни одновременно. В то время она была влюблена самой первой, самой свежей влюбленностью, ей ужасно хотелось перед кем-нибудь выговориться, похвастаться, поделиться своим счастьем - и Виктория оказалась как нельзя кстати. Ее уже вполне заметная беременность делала ее еще более подходящим вместилищем чужих тайн.