– Да, я их слышала, и теперь, когда Генри больше не грозит смерть, они радуют меня больше, чем любые слова, которые я когда-либо от вас слышала. Я бы очень хотела, чтобы между вами с Генри возникло нечто серьезное – и я уверена, что так и будет, особенно зная о ваших истинных чувствах.

– Вас они радуют – меня же мучает каждое воспоминание о них! – отвечала Эмма, заламывая свои белоснежные тонкие руки. – О! Как я могла быть столь бесстыдной, чтобы заявить во всеуслышание о моей любви к человеку, который никогда не сказал мне ни одного нежного слова, который, вероятно, смотрит на меня с полным безразличием или даже с неприязнью! И хуже всего то, что я даже не могу извиниться и взять их обратно, не могу назвать их чепухой, произнесенной в момент страшного волнения – не могу, ибо это правда, ужасная правда, вырвавшаяся из моего сердца; правда, которую я не могла удержать. Я люблю его, я любила его с того дня, как впервые увидела, почти два года назад, я всегда буду любить его – и потому я опозорена!

– Эмма, я действительно не понимаю, что в этом ужасного. Девушка влюбилась в мужчину – вы не первая, с кем такое произошло.

– Нет-нет, в самой любви нет ничего постыдного. До тех пор пока я держала ее в секрете, она была чудом, светом, который освещает всю мою жизнь. Но я раскрыла тайну, я выставила любовь на всеобщее обозрение, я опозорила ее – и себя. То, что я сама тогда едва не умерла от горя и ожидания самого худшего – не в счет, это не оправдание. Говорю вам: я опозорена.

Для девушки со столь возвышенной душой и безупречным умом эти слова были естественны – но Эллен понимала Эмму не больше, чем если бы та вдруг заговорила на иврите. В глубине души она не колеблясь обозвала Эмму высокопарной маленькой идиоткой… но как ответить ей потактичнее – не знала и потому ограничилась тем, что глубокомысленно кивнула и изобразила на лице сочувствие. Эмма не обратила на это особого внимания и продолжала:

– Что меня более всего мучает… вам я могу сказать, вы женщина, и вы поймете меня… больше всего я боюсь мысли, что эти бесстыдные слова могли каким-то образом дойти до ушей вашего брата. Их слышали трое – вы, леди Грейвз и мой отец. Конечно, я знаю, ни вы, ни ваша мать не предадите меня, ибо, повторяю, вы – женщины и понимаете мои чувства, но отец – о, я не могу быть в нем уверена! Я знаю, чего он хочет, и если он решит, что это поможет ему… нет, я не могу ему доверять, хоть он и обещал молчать. Впрочем, возможно, лучше было бы и впрямь все рассказать вашему брату – верный способ покончить со всем этим, ибо такой человек, узнав правду, будет презирать меня до конца дней.

– Дорогая моя девочка! – решительно перебила ее Эллен, чувствуя, что ситуация требует особого мужества. – Успокойтесь! Разумеется, никто не собирается передавать Генри ваши, как вы говорите, неосторожные слова, хотя лично я считаю их самым прекрасным признанием, сделанным при трогательных обстоятельствах, – тут Эллен остановилась и сделала вид, что задумалась. – Есть только одна опасность…

– Что? Какая опасность? – спросила Эмма.

– Я о той девушке – Джоанне Как-Её-Там, – из-за которой все случилось и которая ухаживает сейчас за Генри вопреки моему недовольству. Я случайно обнаружила, что в тот вечер, когда доктор Чайлдс пришел в гостиную, она подслушивала у дверей – прямо перед тем, как вы упали в обморок. Невозможно сказать, как давно она там находилась, что именно слышала и как она собирается этим распорядиться.

– Джоанна Хейст! Та красивая девушка! Конечно, она все слышала и расскажет ему! Ах, я испугалась ее в тот момент, когда увидела, и теперь начинаю понимать – почему… хотя это, наверняка, лишь начало тех бед, которые она навлечет на меня. Я в этом уверена, я это чувствую всем сердцем!

– Я думаю, вы напрасно тревожитесь, Эмма. Возможно, эта девица попробует повторить все услышанное; возможно, она также попытается заигрывать с Генри, если он будет так глуп, чтобы позволить ей это. Такие люди всегда пользуются любыми возможностями – в надежде на будущую компенсацию. Но Генри – человек осторожный, он никогда не брал на себя подобных обязательств, и я не вижу, с чего бы ему сделать это сейчас… хотя девицу эту лучше было бы отослать от него подальше в любом случае. Да и при самом неблагоприятном исходе ничего страшного не случится – так, временная неразбериха, такое случается каждый день и не означает ничего особенного…

– Ничего особенного? Я уверена, что если такое случится, это будет достаточно серьезно. Эта девушка не станет флиртовать – она выглядит слишком сильной и серьезной натурой для такого рода вещей. Если однажды она заставит его полюбить – то уже никогда его не отпустит.

– Возможно, – отвечала Эллен. – Но для начала его надо заставить полюбить – а у меня есть основания полагать, что сделать это будет нелегко.

– Отчего же? – спросила Эмма.

– Оттого, что такой человек, как Генри, не может любить двух женщин одновременно! – сухо ответила Эллен.

– Он… он уже влюблен?

– Да, дорогая, если я не ошибаюсь, он влюблен – в вас.

– Я сомневаюсь в этом, – покачала головой Эмма. – Но даже будь это так – все будет кончено, если он услышит о моем поведении в тот вечер… а он обязательно услышит, я знаю, что он услышит!

Охваченная горем, девушка закрыла лицо руками, а потом резко повернулась и бросилась в дом…

Когда Эмма ушла, Эллен удобно устроилась на садовом стульчике и принялась обмахиваться сложенной газетой. Разум ее был в некотором смятении, поскольку стало ясно, что все ее благие намерения только усугубили, а не уменьшили количество сложностей, сопутствующих ее миссии.

«Надеюсь, меня в конечном итоге простят за всю ту ложь, которую я была вынуждена произнести этим утром!» – думала она.

Эллен не считала, что ее ухищрения заслуживают более резкого определения – совесть у нее была не особенно чуткой, и она полагала, что если Юпитер смеется над ложью влюбленных, то и к тем, кто лжет во имя чужой любви, будет снисходителен.

Тем не менее она была встревожена, предвидя возможность быть разоблаченной – и тем самым поставленной в неловкое положение. О, что за глупцы эти двое и как же она зла на них: на Эмму – за ее девчоночьи восторженные чувства, и на Генри – за его идиотскую гордость и ослиное упрямство! Мужчина должен быть идиотом, чтобы отвергнуть такую девушку, как Эмма, с ее состоянием, не говоря уж о романтической преданности, которую она лелеяла для него, хоть он этого и не заслуживал – преданность, которая, по мнению Эллен, была бы лестна для самомнения любого мужчины. Ее раздражало, что она вынуждена бороться с этим валом глупостей, да еще и прибегая к заговорам и лжи. В конце концов, она печется не о собственной выгоде – она-то хорошо и надежно обеспечена; впрочем, если финансовый скандал с ее семьей разразится слишком скоро, то это может повлиять и на ее собственные брачные перспективы.

Нет, конечно же она делает все это во имя благополучия своей семьи – оно важнее всего на свете, как и ее собственное благополучие. Если надежды на этот брак рухнут – конец и их семье; имя Грейвзов будет обесчещено навсегда. Эллен не представляла, как может ее брат отказаться от спасения, которое само идет к нему в руки; эта мысль сводила ее с ума – и всё же всё шло именно к этому.