Я ничего не почувствовала. Ни радости, ни боли, ни волнения. Словно я знала, что он сегодня придет. Ведь с утра готовилась к радостному свиданию. Была уверена, что Бобылев слышит меня. И он услышал.

– Инесса? – спросил Бобылев, будто перед ним стояла другая женщина.

– Входи, Бобылев, это я, я, Инесса, кто же еще? – Я схватила его за рукав и втащила в квартиру.

Бобылев потянул носом воздух. Зажмурился. И превратился на секунду в довольного жизнью Цезаря.

– Как в детстве, – сказал он, сбрасывая пальто на пол.

Мы перешагнули через пальто и прошли в спальню. Кажется, я выключила духовку. Может, забыла выключить, пусть все горит синим пламенем. Сегодня у меня другой пожар. Он сжигает в огненной геенне два сердца – мужское и женское. Сердца плавятся, корчатся от сладкой муки, исходят пламенными кострами, торжествуя над суетной пошлостью. Бобылев лежал рядом со мной, величавый и родной, близкий и далекий. Он то приближался ко мне, то отдалялся, убегал, прятался. И мне казалось, что я вновь вижу сон – сказочный и удивительный, бесконечный и вечный. Лавандовый запах проник в спальню. Во сне тоже нужно чем-то питаться. Любовь необходимо подкармливать.

– Ты мне приснился? – сказала я, трогая его за плечо.

– И ты мне снишься, мы живем во сне, любим и дышим, чувствуем и скорбим, – сказал Бобылев.

– Сергей, ты вспоминаешь обо мне когда-нибудь? Днем, утром, вечером? Ну, хоть на миг, на секундочку? Только не ври, пожалуйста, ответь честно, – я заглянула в его глаза.

Серые, внимательные, умные. Ничего особенного. Глаза как глаза. У многих мужчин точно такие же.

– Честно? – спросил Бобылев. – Если честно, то не вспоминаю ни утром, ни днем, ни вечером.

Я тихо умерла. Сомкнула веки и умерла. А зачем дальше жить? Бобылев не вспоминает обо мне никогда. Он вообще не думает о нашей любви.

– Я о тебе всегда помню. Постоянно. Каждое мгновение. Ты со мной. Ты во мне… – Бобылев обнял меня.

Я уткнулась лицом в его грудь. И задохнулась от запаха родного тела. Его тело стало моим. Ноги и руки тоже мои, словно пришиты к моим плечам и бедрам. Нос – тоже мой. Все мое. Мой Бобылев. И больше ничей. Я крепко прижалась к нему, пытаясь передать свое тепло ему, чтобы оно осталось в нем как можно дольше.

– А что там горит? – спросил он.

Сергей окинул взглядом комнату, будто огонь, в котором пылали два сердца, мог перекинуться на вещи, мебель, и нужно уже вызывать подсобные силы МЧС.

– Это лавандовое крем-брюле, – прошептала я, щекоча губами его грудь. – Пища богов. И богинь.

– Тогда идем в кухню, устроим пир горой.

Бобылев легко поднялся, влез в брюки, подскочив несколько раз на полу, как мячик, и я в очередной раз удивилась его способности успешно дематериализовывать пошлую основу реального мира. Сергей умело расправлялся с бытовыми помехами в виде отвратительных мелочей, дырявящих любовную лодку. Сколько пылающих сердец разбилось о мелкие детали суровых будней. Непринужденно встать с постели, небрежно одеться, изящно подать руку женщине, ловко схватить ее на руки, будто она игрушечная, и все это нужно проделать в течение секунды, в один краткий миг, чтобы у любимой не открылись глаза, чтобы она продолжала брести в тумане звездной пыли. Я понежилась на руках, поежилась, мне было сладко лежать в колыбели любви.

– Твое крем-брюле уже обуглилось, – сказал Бобылев и поставил меня на ноги.

Но дивная сказка еще не закончилась, продолжая плести затейливые узоры в космическом кружеве. Я скакала вокруг плиты, будто это была не обычная кухонная печка, а дымный чан с любовным напитком. Заманчивое крем-брюле превратилось в колдовское зелье.

– Я тебя приворожу, Бобылев, обязательно приворожу, – сказала я, выставляя тарелки на стол.

– Ты меня уже приворожила, – засмеялся Сергей, – заколдовала. Присушила.

– Когда-то я даже к гадалке ходила. Она посоветовала мне зашить в твой пиджак волшебный камень. Помнишь, сапфир на свадьбе? Это тот самый, этим камнем я хотела очаровать тебя, оставить тебя в своем сердце навсегда, – я присела рядом с ним. Потрогала его плечо, погладила руку, он здесь, он со мной, не во сне. Наяву. Не на далекой планете, а в моей квартире. У меня дома. У себя дома.

– Помню, я его потерял, он куда-то закатился, я не нашел его, жалко, красивый был камень… – Бобылев ел, будто это я сама ела.

А я любовалась им. Ничто в нем не вызвало во мне неловкости. Он ел красиво и органично. Положено питаться человеку, и он вкушает пищу любви и богов.

– Жалко, плохая примета, – вздохнула я.

Мне не хотелось есть. Красивый ужин достался Бобылеву. А у меня аппетит пропал.

– Не верь в плохое, лучше поешь, ты ведь голодна, – он обнял меня.

Так мы и сидели за столом, Сергей ел волшебное крем-брюле, а я грелась под горячим крылышком. И мне было тепло и уютно. Надежно, как в танке. Кругом свистят пули, взрываются бомбы, строчат пулеметы, а я сижу с танкистом в обнимку. И мне не страшно. Меня не убьют. Все взорвется, весь мир рухнет, а мы с ним останемся. Вдвоем на всем белом свете. Какой-то броневой мужчина – этот мой Бобылев.

– Ты спешишь? – спросила я, заметив, что Сергей искоса взглянул на часы.

– Надо уходить, дела. – Он легко поднялся, непринужденно и свободно, не обижая меня, не прокалывая мое сожженное любовью сердце жгучей обидой, как острой иглой.

– Уходи-уходи, – небрежно бросила я, убирая со стола.

Все по-домашнему. По-родственному. У Бобылева дела. У меня предпринимательские хлопоты. Божественный полет закончился.

– Тебе деньги нужны? – спросил Бобылев.

– Нет, что ты, у меня есть… – Бобылев все-таки уколол. Спросил, как ужалил. Язва, Змей Горыныч.

– Не смотри на меня, будто я Змей Горыныч в натуральную величину, – рассмеялся Бобылев, – ты же без работы. Я по привычке спросил. Так принято у вас, у женщин.

И он ушел. А я долго думала: у кого это «так принято», у каких таких женщин? Почему это с женщины требуют плату за проезд с фертом? И почему Бобылев к дамским требованиям относится с пониманием? Я так не хочу. У меня все будет иначе. Я сама заработаю большие деньги. Вот продам крупную партию мебели. Сначала получу кредит за угнанную машину. Опять у меня мошенничество получается. Какое-то плутовство. Обман. Пустая мечта. Все не так, как хочется. Хочется искренних отношений, честных денег, правдивых обещаний, а получается фальшь. И суета. Даже состав преступления. Надо купить Уголовный кодекс. Узнать бы, сколько дают за мошенничество. Пожалуй, мне скостят срок по причине наивного мироощущения. Суд присяжных оправдает меня. А Бобылев принесет мне передачу. Наймет дорогих адвокатов. И я заплакала. Игла уколола. Обида ужалила. В душе скопилась горечь. Любовь затаилась, спряталась в норке. И я уснула. Мне вновь приснился сон. Бобылев ужинал, а я сидела рядом с ним. А Цезарь грелся у наших ног. Семейный портрет в интерьере. Масло. Холст. Кисть мастера. Начало двадцать первого века. Русский музей. Санкт-Петербург. Россия.