вашей горстью людей страны не спасете, а того, что могли бы сделать хорошего, спасая людей, не хотите сделать.

— А если эта горсть — только начало? — сказал Дрыя. — Если с каждым днем к ней примыкают новые силы, и скоро она станет настоящим войском. А если из этой горсти выйдут те, которые несут нам избавление?

— Где? Откуда? — спросил Долива.

Дрые, видимо, хотелось навести своего старого друга на верную мысль так, чтобы он сам догадался, но Вшебор не был так понятлив, и его всегда интересовало то, что ближе всего его касалось.

— Пойдем в мою палатку, — сказал Самко, взяв его за руку, — пока накормят коня, поешь и ты всего, чем я могу с тобой поделиться. И поболтаем с тобой, как прежде.

Преодолев свою досаду, Долива уступил уговорам Самка и вошел в небольшую палатку, которую тот занимал вместе с тремя товарищами. Вся обстановка странного жилища этого рыцаря была верным отражением переживаемого времени, когда человек возил за собой все, что ему удалось спасти, убегая от чешских орд. Были тут и необходимые для рыцаря вещи и то, что ему просто жаль было отдать грабителям, и то, что было для него одной обузой.

Рядом с седлами, сбруями, предметами рыцарского вооружения, раскрашенным шлемом и богатым оружием, на возу виднелась позолоченная посуда и лежали груды кожухов и всякой одежды, стоял непочатый еще бочонок меда и уже начатая кадка с соленым лосиным мясом. Слуга возился с блюдами и мисками, потому что приближался час обеда. Паны уселись — один на куче одежды, другой — на бочонке, а обеденный стол изображала боковая решетка, снятая с воза и чем-то покрытая.

Вшебор был грустен, потому что перед глазами у него стояли все те, кого он оставил в Ольшовском городище и которых ждала смерть, а больше всех его мучило белое девичье личико. Одна мысль о том, что этот цветок может достаться первому попавшемуся негодяю, поднимала целую бурю в его душе, а кровь закипала в нем с такою силою, что он готов был погибнуть, защищая девушку, а саму ее убить, чтобы она не попала в недобрые руки.

Пока он обдумывал все это, Дрыя, оглянувшись вокруг, заговорил:

— Не беспокойся, — тихо сказал он. — Старый Трепка не может говорить иначе о том, что близок час избавления.

— Какого же, какого? — подхватил взволнованный Вшебор.

— Нам нечего таиться перед тобой, и напрасно тебе не хотят этого сказать, — спокойно вымолвил Самко. — Мы со дня на день ожидаем к себе королевича и уже имели о нем известия.

Вшебор с удивлением взглянул на Дрыю, а тот, склонившись к нему, продолжал:

— У нас оказалось столько рыцарей, что мы нашли кого послать к королеве-вдове, умоляя ее отдать нам сына.

— Не спорю, — возразил Долива, — особа королевича и самый звук его имени — много значат. Но что же дальше? Уж если Маславу удалось один раз выгнать его, то он будет стараться и вторично избавиться от него угрозами иди погубить его. А разве у нас хватит силы, чтобы вступить в борьбу с ним?

— Найдутся, — отвечал Дрыя, и глаза его блеснули надеждой. — Император немецкий поможет ему, а кто знает, может быть, и с другой стороны придет помощь…

Он усмехнулся.

— И что же, королевич согласен? — спросил Вшебор. — Вы откуда знаете об этом?

— Вот видишь, — сказал Дрыя, — нас здесь небольшая кучка, а все же кое-что мы делаем. Вчера вернулась часть послов, ездивших к королеве.

— Что же? С чем они вернулись?

— Пока ни с чем, — говорил Самко. — Королева, с позором изгнанная из страны, и слышать не хочет о королевстве, которое она называла языческим. Ее нашли в монастыре, потом у костела, который строят по ее приказанию… Сначала не хотела даже говорить с ними: «Я тружусь для иного королевства и для лучшего, — сказала она, — для того, которое обещал нам дать Иисус Христос. Не искушайте меня и не вводите в искушение мое дитя. Пусть лучше мирно прославляет Бога, чем будет обречен на несчастную жизнь вместе с вами».

— Но ведь из этого ясно, — сказал Вшебор, — что там нечего ждать!

— Неверно судишь, потому что не все знаешь, — сказал Дрыя. — Наши послы — разумные люди: прежде чем идти к королевичу, они были у императора и получили обещание, что он им окажет милость и помощь, вернет корону, а с чехами вступит в борьбу.

— Если Бжестиславу дать свободу, то он скоро стал бы угрожать империи. Император и папа римский укротят его…

— И вы, и я, и те, что пошли к Казимиру, знаем его. Государь набожен, но он недолго выдержит в монашеской одежде, если только показать ему меч и пообещать царство. В нем потечет кровь Болеслава! Не удержит его ни привязанность к матери, ни страх, ни привычка к безделью. Это человек с великой душой, и если бы не мать, призвавшая его к себе, он ни за что не уступил бы Маславу власть.

— Все это, мой милый Самко, — со вздохом отозвался Вшебор, — далекие и сказочные надежды. Я еду от Маслава и видел сам, что там творится. Как возвеличился и усилился сын пастуха!

— Если бы и дал император немного войска, и все мы присоединились к нему, то все-таки всех нас будет слишком мало, чтобы начать борьбу против всей черни, которых целые тысячи.

— Но подожди же, это еще не все! — прервал его Самко. — На помощь нам придет Русь. Наши начальники все обдумали: были отправлены послы в Киев к Ярославу… к нам на помощь придут поляне из Киева и печенеги.

— Так же, как чехи, — хмуро улыбнулся Вшебор.

— Вовсе не так, — отвечал Дрыя. — Твой глаз все видит в черном свете.

— А у вас — все светлое. Пропели первые петухи — тебе кажется, что день занимается, а это просто зарево пожара, — махнув рукой, сказал Долива.

Дрыя чокнулся своим кубком с кубком Вшебора и промолвил:

— Выпей и будь повеселее.

— Если бы ты, как я, возвращался из Плоцка, — сказал Вшебор, — и если бы в ушах твоих стоял шум от криков этой своры, и видел бы ты весь этот муравейник, да послушал бы, как Маслав хвалится своей силой и своими союзниками, пруссаками и поморянами, пожалуй, и ты бы запечалился.

— Ну, пусть с ним будут пруссаки и поморяне, зато с нами — императорские и Ярославовы полки, — возразил Самко. — У него дерзость и высокомерие, а у нашего государя — корона, и будет он помазан на царство и благословлен, и Бог будет с ним!

Проговорив это,