Это пишет личный врач Гоголя Тарасенков, наблюдавший его в последние дни жизни.

И наконец, некто Филиппов. Кто такой, пока не выяснил. Похоже, кто-то из священников.

«Имело ли последнее свидание Гоголя с о. Матфеем влияние на его предсмертное настроение, сказать наверное не могу: но считаю его весьма вероятным, сопоставляя роковой случай с другими ему подобными, в которых такого рода влияние о. Матфея не подлежит сомнению».

– Все, – улыбнулся Гремин. И неожиданно обратился к Евгении:

– Ты помнишь, когда мы перебирали возможных кандидаток на половую или хотя бы романтическую близость с Гоголем, возник эпизод с Анной Виельгорской, младшей из сестер Виельгорских?

Евгения перевела глаза с Гремина на Марианну и кивнула. Но рта не раскрыла.

– Так вот. Во всех биографиях рассказывается трогательная история. Как больной, стареющий Гоголь все больше сближался с младшей из сестер Виельгорских. Они регулярно переписывались, хотя Гоголь поддерживал переписку и с другими членами семейства Виельгорских, в частности со средней сестрой Софьей, женой довольно модного писателя того времени – графа Владимира Соллогуба. С Анной Гоголь обсуждал прочитанные книги, в свойственной ему морализующей манере пытался направлять ее воспитание и образование и привык считать себя ее близким другом. Скорее всего, молодая девушка тоже в чем-то попала под мрачное очарование личности Гоголя. Во всяком случае, какие-то надежды она ему, видимо, подавала. Так или иначе, весной 1850 года Гоголь то ли сделал ей официальное предложение, то ли прозондировал возможность такого предложения через мужа третьей, старшей сестры Аполлинарии – Алексея Веневитинова.

Последовал резкий отказ. Причем комментаторы непременно указывают, что старую княгиню Виельгорскую, мать княжон и покойного Иосифа, немку из старинного аристократического рода, возмутила дерзость Гоголя. Как нищий простолюдин, хотя и выдающийся писатель, посмел просить руки ее дочери? Да для него величайшая честь, что они почтили его своей дружбой!

Всякие контакты между Гоголем и Виельгорскими были прекращены. После такого удара Гоголь стал еще быстрее погружаться в трясину депрессии и религиозного мистицизма. Неудачное сватовство, нельзя исключать, могло приблизить его трагический конец.

– Зачем ты это все пересказываешь? – прервала Евгения. – Мы же подробно разбирали этот случай. Гоголь предпринял последнюю попытку наладить нормальную жизнь. Причем не принципиально – собирался ли он спать с Анной, обзаводиться детьми и тому подобное, или ему требовалось формальное прикрытие, чтобы защититься от сплетен и слухов, как в свое время Чайковскому, когда тот попробовал жениться. Попытка не удалась. Что тут можно добавить?

– Сейчас объясню, что, – с легкой улыбкой возразил Гремин. Марианна побаивалась его таким. – У меня с самого начала эта версия вызывала сильные сомнения. В свете действуют примерно те же правила, что и в дипломатии, то есть в первую очередь соблюдается видимость. Не бывает так, что люди, давно знающие и уважающие друг друга, связанные смертью близкого человека, вдруг перестают общаться из-за непринятого предложения. Напрочь. Словно бритвой отрезало. Ни открытки с Рождеством, ни привета. Ничего. Что-то не клеется. Тут должно быть что-то другое. Так вот. Прочитав у Вересаева страницы, посвященные роли отца Матфея в смерти Гоголя, я решил проверить весну 1850 года. А нет ли чего-нибудь по истории с Виельгорскими. И что же я нахожу? Послушайте.

Гремин перевернул страницу в своем кондуите.

«Мне казалось необходимым написать Вам хоть часть моей исповеди… Нужна ли Вам, точно, моя исповедь? Вы взглянете, может быть, холодно на то, что лежит у самого сердца моего. И тогда может все показаться в другом виде, и, что писано было затем, чтобы объяснить дело, может только потемнить его. Скажу Вам из этой исповеди одно только то, что я много выстрадался с тех пор, как расстался с Вами в Петербурге. Изныл всей душой. И состояние мое так было тяжело, так было тяжело, как я не умею Вам сказать. Оно было еще тяжелее от того, что мне некому было его объяснить, не у кого было испросить совета или участия. Ближайшему другу я не мог его поверить, потому что сюда замешались отношения к Вашему семейству; все же, что относится до Вашего дома – для меня святыня. Грех Вам, если Вы станете продолжать сердиться на меня за то, что я окружил Вас мутными облаками недоразумений. Тут было что-то чудное, и как оно случилось – я до сих пор не умею Вам объяснить. Думаю, что все случилось от того, что мы еще не довольно друг друга узнали и на многое очень важное взглянули легко, по крайней мере, гораздо легче, чем следовало. Вы бы все меня лучше узнали, если б случилось нам прожить подольше где-нибудь не праздно, но за делом… Тогда бы и мне, и Вам оказалось видно, чем я должен быть относительно Вас. Чем-нибудь да должен же я быть относительно Вас. Бог недаром сталкивает так чудно людей. Может быть, я должен быть не что другое в отношении Вас, как верный пес, обязанный беречь в каком-нибудь углу имущество господина своего. Не сердитесь же. Все же отношения наши не таковы, чтобы глядеть на меня, как на чужого человека».

Гремин медленно остановился. Как по системе Станиславского. В такие минуты Марианна боготворила его. Хотя, впрочем, в тихой гениальности Гремина она не сомневалась. Евгения тоже внимала, затаив дыхание.

– Конечно, нам сейчас трудно реконструировать, что все-таки произошло. Мы не можем достоверно утверждать, просил ли Гоголь руки Анны или нет. Но одно несомненно. Гоголя тяготила какая-то тайна. Видимо, неприятная. Греховная. Постыдная. Которая ему мешала жить и которой он хотел поделиться с Анной, как с самым близким ему человеком. В расчете на ее понимание и прощение. Через два года он уже не надеялся на прощение, наученный горьким опытом. Похоже, тайна затрагивала его отношения с покойным Иосифом Виельгорским. Судя по всему, несмотря на колебания, Гоголь все-таки рассказал Анне о своей тайне. Иначе трудно объяснить дальнейшее… Ни прощения, ни понимания Гоголь не получил. Семья Виельгорских вычеркнула его из своей жизни. Из-за обиды, пусть кровной, такие люди, как Виельгорские, с их привычкой к условностям, никогда не решились бы на столь жестокий шаг… Так что в жизни Гоголя была какая-то страшная тайна. И, скорее всего, не тривиальный гомосексуализм. Евгения права – в те времена в петербургском высшем обществе смотрели на этот грех снисходительно. В своей тайне Гоголь сознался Анне Виельгорской и отцу Матфею. Анна исключила его из своей жизни.

Навсегда. Отец Матфей – приговорил к смертной казни. И привел приговор в исполнение.

Гремин перевел дух, обвел глазами девушек и в свойственной ему манере, резко меняя тему, озорно спросил:

– Что пьем? Неужели «Шардоннэ»? Вот оно, дурное влияние.

Тут же за столиком в «Тримани» они договорились о распределении ролей. Гремин должен был по мемуарам и по научной литературе постараться, насколько возможно, выяснить, что скрывалось за свидетельскими показаниями отца Матвея. Евгения взялась найти написанное о болезни Гоголя в медицинской литературе, а Марианне поручили проследить итальянские контакты Гоголя. В особенности надлежало исследовать, остались ли в Италии потомки тех людей, с которыми в бытность своих наездов в Италию общался Гоголь. На этом они расстались.