Гремина тогда поразила не столько проницательность отца Федора, нет, его неприятно укололо другое – как он сам не догадался. Если ему в сложившейся ситуации кто и нужен, – это советский резидент. В тот же день он поместил в «Мессаджеро» согласованное объявление: «Коллекционер приобретет старинные книги по истории православной церкви. В хорошем состоянии. Писать по адресу…»

Резидент появился на третий вечер. Два первых Гремин прождал безрезультатно. Он уже не слишком надеялся на встречу, полагая, что его решили попросту сдать. Резидент оказался мужчиной лет пятидесяти. Лысый, с усиками. Производил смешанное впечатление. Не то чтобы советское – одет он был вполне прилично: серый костюм, явно не советского пошива, в меру модный темный галстук, строгая белая рубашка. И в то же время ошибиться и признать в нем итальянца или француза было бы невозможно. Пожалуй, заподозрить венгра или поляка. Но стоило тому сказать первую фразу по-русски, и все вставало на свои места…

По тому, как резидент устроился, как положил руки на стол, накрыв одну другой, как улыбнулся самому себе и сощурился, чувствовалось, что этот человек комфортно ощущает себя за письменным столом. И Гремин не позавидовал посетителям, кого тот вызывал на ковер, а тем более арестованным, которых приводили к нему на допрос. Вполне интеллигентное лицо. Разве что слегка помятое, нездоровое. Да, и серые бесцветные глаза. Не столько враждебные, сколько внимательные. Неприятные глаза.

Гремин ожидал, что резидент хотя бы поинтересуется, в чем срочность, почему он просил о встрече. Но резидент как ни в чем не бывало решил сперва заказать. Заказал. На вполне сносном итальянском языке, но подчеркнуто не скрывая свое российское происхождение. Салат из огурцов и помидоров и мясо. Особо поинтересовался, можно ли к мясу подать картошку. И бутылку граппы. Покончив с заказом, обратился к Гремину:

– Ну, так в чем дело? Рассказывайте.

Гремину уже расхотелось рассказывать, но пути назад не было.

– А может быть, мы после ужина погуляем?

Резидент на него посмотрел с плохо скрываемым раздражением.

– Кому мы нужны! Кто нас будет подслушивать! Говорите. У нас не так много времени, как вам кажется.

«При этом, – отфиксировал Гремин, – он ни разу не обратился ко мне по имени-отчеству. И не представился». Гремин матюгнулся про себя: «Боже, какой же я мудак… но это мои хозяева, и тут уж ничего не поделаешь. Не стоит ломаться».

– Простите, как мне к вам обращаться?

– Да никак! Если вам так будет удобней, проблем нет. Меня звать Сергей Иванович.

Превозмогая нежелание, Гремин начал рассказывать, постепенно втянулся, преодолел себя. Сергей Иванович не перебивал. Спокойно и сосредоточенно ел. Много пил. Гремин подвел черту:

– Сергей Иванович, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Передо мной поставлено задание. И я его выполню, чего бы мне это ни стоило. Надеюсь, вы мне верите. Я не боюсь. Я взрослый человек. Во время войны я был в партизанах. Я не прошу о помощи, но мне нужен совет. Как быть дальше? За мной, очевидно, следят. У меня нет ни малейшей зацепки. Продолжать расспрашивать я тоже не могу. И не только потому, что я не хочу спровоцировать очередное убийство. Меня просто арестуют, и я не смогу выполнить задание. Я и так хожу под подозрением. Мне нужна какая-то дополнительная информация, какая-то наводка.

Резидент допил поллитровую бутылку граппы и заказал вторую. Он долго молчал. Гремину тоже не хотелось нарушать паузу. Наконец резидент приподнял веки и совершенно трезвым голосом произнес:

– Давай выпьем! Они выпили.

– А теперь послушай меня, – продолжил резидент, окончательно переходя на «ты». – Все, что ты рассказал, это ерунда, сказка…

Гремину очень захотелось перебить и сказать что-нибудь резкое, вроде: «Если бы вы увидели человека, с которым за сутки до того выпивали, на столе в морге, без кожи, вы бы не болтали про сказку!» Он жестко, с вызовом встретил взгляд резидента, но не перебил.

– Я тебе тоже расскажу сказку. Жило-было могучее государство. Оно неплохо развивалось, только правящий класс в нем разложился, и государство стало разваливаться. Выплеснулась копившаяся десятилетиями в народе злость, грянула революция. А революция – всегда кровавая баня. Это нормально. Установилась новая власть. Наверху оказалось всякое быдло – неудачники, самые настоящие отбросы общества. Кто при старой жизни был на самом дне – поднялись наверх. И это тоже нормально. После хороших чисток большинство перебили. Вообще-то нужно было перебить всех, чтобы провести стопроцентную замену, но не получилось. Началась война. Благодаря ей государство окрепло, превратилось в империю. В настоящую советскую империю. С коммунистической партией. Не хватало только одного. Надо было Сталину уйти. Или убрали бы его, инсценировали самоубийство. Чтобы произошла смена поколений в руководстве страны, пришли бы к власти новые люди – продукт самой этой власти. С государственным мышлением. Но Сталин не ушел и не назначил преемника. А у нас смена власти без официального престолонаследника – всегда смута, страшная встряска.

Резидент распылялся. У него налились кровью глаза. Побледнели костяшки пальцев.

– Проблем нет. Кровь, конечно, периодически пускать надо. Необходимо. Важно только пускать, как в больнице, а не как на бойне. Без переборов. В плановом порядке. А у нас тут эта катавасия! Мы же под угрозу ставим все, что завоевали на фронтах! Непутевая страна! Уже везде поподымали голову враги. Поляки, которые нас утробно ненавидят. Немцы в ГДР. Посмотри, что творится в западноевропейских компартиях! Посмотри на итальянцев, на Тольятти. Спит и видит, как бы договориться с американцами и заделаться социал-демократом. Ты только представь, сколько уйдет времени и сколько крови потребуется пролить, чтобы вновь восстановить нормальную, эффективную власть, как в годы войны. Ведь у нас не Запад. У нас власть через дворцовый переворот не меняется. У нас, как при опричнине, вырезают всех – родных, близких, друзей, знакомых, знакомых знакомых… – Он снова налил по большой рюмке граппы. – Ты думаешь, я за свою жизнь боюсь? Я себя никогда не считал человеком Берии. Но ведь сейчас вместе с Берией под расстрел и в лагеря пойдут не десятки, и даже не десятки тысяч – сотни тысяч!

Чем дольше Гремин слушал этот монолог, тем сильнее не по себе ему становилось. Он-то здесь при чем? Резидент замолчал, зло разглядывая рюмку, вертя ее между пальцами. Гремин попробовал вклиниться:

– Сергей Иванович, но мне-то что делать? Я потому и попросил о встрече. Я понимаю, что сейчас в Москве не до меня. Но меня сюда послали с заданием, и выполнение задания, очевидно, нужно нашей стране.

Резидент остановил на нем взгляд тяжелых, налившихся кровью глаз. И на какое-то мгновение Гремину показалось, что он увидел в глубине этих холодно-кровавых глаз и вышки, и колючую проволоку Соловецкого лагеря, и северное сияние, и вечную мерзлоту, и многое-многое другое страшное, что его ждало.

– Тебе что сказали? Что планируется канонизация Гоголя?