«Лунная греза, – подумалось мне. – Быть может, лунная греза даст способность видеть женщину на земле. Но я никогда не прибегал к нему, чтобы увидеть призрака, а только чтобы призвать живущих».

– Придется обратиться к Морндуну, – сказал я Катабаху. – Я готов попытаться. Но нужно дождаться ночи. И мне потребуется помощь.

– Чтобы сменить обличье?

– Нет, это всегда во мне. Время, когда мне приходилось срезать древесную кору, давно прошло. Нужно, чтобы кто-нибудь бодрствовал надо мной.

Он коснулся пальцем лба – жест благодарности.

– Если тебе нужен спутник, я с радостью останусь с тобой. Меньше года осталось ждать времени, когда я сброшу гейс и снова стану учиться странствовать во сне.

Я сказал ему, что с благодарностью принимаю предложение. Но добавил, что он ничему не научится от меня, а увидит только мое спящее тело. Однако мне стало спокойнее, оттого что мое беззащитное тело, покинутое разумом, будет под надежным присмотром друга.

Часовые у ворот подняли тревогу. Было далеко за полдень, свирепый ветер гнал по небу грозовые облака. Урта не показывался, но Манандун с десятком воинов схватили копья и бросились к частоколу.

Трава на равнине пригнулась под ветром. Высокие стены крепости казались черными, вымпелы призрачного войска бились на шестах, как грозящие змеи, нарисованные на них звериные морды скалились издалека. К нам шли двое: один сгибался под тяжестью ноши, второй широко шагал впереди, держа в руке высокий посох. Мне видно было, как блестят его глаза. Оба незнакомца казались серыми: тусклые бороды, седые волосы, серые плащи.

Потом я узнал Волчьи Головы проходивших не так давно через долину изгнанников.

В двадцати шагах от ворот оба упали на колени, пугливо глядя на нас и моля о приюте и пище. Манандун, пожав плечами, позволил им войти. Они прошли в лагерь, огляделись и присели к ближайшему костру.

Когда встала луна, добавив серебра в облака у нас над головами, я ушел с Катабахом вниз по реке, на край священной рощи, и на лодочке переправился на тот берег. За Нантосвельтой, чуть выше места причала, тянулись широкие серебристые болота, окруженные зарослями ивняка, вязов и грабов. Среди мшистых берегов темнели в тростниках окна: то глубокие, то мелкие, но все одинаково опасные.

Это было место священных казней, и Катабаху не хотелось ступать на него, хотя однажды уже приходилось, когда он участвовал в жертвоприношении. Юного заложника королевского рода, оставленного на произвол судьбы племенем виделици, утопили в болоте, чтобы был не бесплодным брак знатной пары из клана Урты.

Крутая тропа поднималась к зарослям над высохшей и покрытой сухим тростником землей. В темноте не видно было помостов с идолами над темными прудами. На этих помостах проводились последние обряды перед закланием несчастной жертвы. Над болотами и теперь звучали рыдающие голоса тех, кого сбросили в воду вниз лицом, забросали грязью и утопили: кого ради возвращения солнца, кого для умиротворения воющих духов жестокой зимы, кого за нарушение гейса – данного при рождении запрета.

– Почему здесь? – шепотом спросил Катабах, прижимая пальцы к одному из знаков на правом запястье.

– Мне нужны мертвые, – ответил я. – Чтобы добраться, куда нужно.

– Этих здесь хватает. Но ведь это не обычные мертвые, Мерлин. Они уже не наши.

Он следил за мной, гадая, знаю ли я, о чем он говорит: утопленные в болоте становились собственностью богов, земли или ночного вора Арауна, собиравшего души тех, кто предал собственную жизнь. Здесь были прелюбодеи, матереубийцы, заложники из чужих кланов, покинутые своими, и те, кто струсил в битве.

– И ко всему, – добавил он, – это место использовали еще до прихода нашего клана. В этих прудах лежат очень старые трупы.

– Я собираюсь… (как сказать это оробевшему спутнику?) одолжить один. На время. Я принимаю на себя последствия.

– Да уж, принимаешь, – многозначительно повторил бывший друид. – Я берусь охранять тебя, но лишь от живого врага с железным мечом.

– Большего я и не прошу, – успокоил я побледневшего воина-друида.

Деревянные мостки, на которые мы выбрались, были так же стары, как укрепления на холме: растрескались от зимних морозов, подгнили от сырости, наполовину ушли в трясину. Я пробирался по ним с особой осторожностью. Дважды от мостков отходили другие, тянувшиеся к ивняку, но я держался левой тропы. Катабах, шедший позади, зажег факел. Его мигающий огонек в этой зловонной бесшумной тьме был каким-никаким, а утешением.

Наконец я добрался до помоста, столь же побитого ветрами. Несколько уцелевших досок едва давали место, чтобы усесться. Вокруг в темноте мельтешили какие-то твари, плескалась вода, шуршал тростник. Место казней давно вернулось во владение болотной живности. Кожаные челны лежали полузатопленными, и в них гнездились угри да крысы. Плакучие ивы походили в скудном свете на склонившихся к воде гигантов, шарящих пальцами веток в грудах костей, скопившихся на дне за три тысячелетия жертвоприношений.

Я уже описывал раз тот мучительный и страшный способ, каким призывают Морндуна, чтобы обратиться к мертвым и найти среди них проводника. Последний раз я прибегал к этому чрезвычайно неприятному способу передвижения у реки Даан, перед нападением на Дельфы в Греческой земле. До сих пор мне слышались во сне голоса и являлись видения растревоженных тогда душ. И теперь, вызывая мертвецов, я ощутил тошноту.

Они боролись. Первое, что я почувствовал, – как они цепляются за колышки и веревки, удерживавшие их в трясине. Почти все они сгнили, кости распадались, все, что осталось, – усмешка обнаженных челюстей. И все же они вопили – тени душ, осколки света в побелевших костях, что есть сил прорываясь вернуться.

Мне нужно было что-нибудь не столь разложившееся.

Я ощутил судороги несправедливо обиженного: руки связаны за спиной, горло перерезано, легкие полны илом.

Он бился как рыбешка в нескольких футах под корнями тростника. Я видел, как вздыбилась и раздалась болотная земля, когда он умудрился подняться на колени. Запавшие глаза моргали, ловя лунный свет, шершавая кожа не давала рассыпаться костям.

Мертвец был в лучшем виде: борода изящно подстрижена, ногти накрашены, узор на коже выдавал знатного юношу.

«Я был не готов! – бушевала у меня в голове его обида. – Меня предали. Обманули. Девятилетний срок еще не вышел».

«Пройдет девять лет, и правителя утопят», – вспомнил я. Хотя это было за много поколений до Урты. Стало быть, не просто знатный юноша – молодой правитель, избранный в жертву зимнего солнцеворота до срока. Его гнев был ужасен, неизбежен… полезен.

– Мне нужна твоя помощь, – шепнул я ему.

Брат поставил меня на свое место. Он выезжает с жрецами, когда встает луна; с ними он проливает кровь на стоячие камни. Он меня предал.