Волнение готовило старика Зусю к хануке. Тубэлэ надела белую косынку, Лева и Софка дергали ее за юбку, но она умудрилась зажечь керосиновую ханукию.

В этом году ханукка почти совпала с рождеством. Не совпала, слава Богу, а – почти. Чернобыльцы календарем не пользовались и правильно делали Раз снег выпал, мороз нагрянул, значит, хлопцам пора калядовать, а еврейским детям просить ханука – гелт. У христиан светились огоньками елочки, а у евреев зажглись ханукальные свечи.

Зуся, закрыв глаза и листая бороду, молвил благословения.

– Арье, – иногда он так называл внука, – махт натилас ядаим.

Говоря попросту – надо мыть руки.

До краев наполнил кружку водой. Три раза слил на одну руку, три раза – на другую. Не заговорит, пока не отломит ломтик хлеба, обмакнув в солонку.

Нужно есть не спеша, как бы ни был голоден. Воздержание и умеренность означают святость.

Семен в черном костюме, белой рубашке с желтым галстуком сидел между детьми. Всегда первым запевал «Шалом алейхем».

Шалом алейхем

Мальахет гашарет

Мальахей эльйон

Мимелех малхей гамлахим

Гакадош Барух Гу.

Тубэлэ тихо перевела Леве: «Мир вам, ангелы Всевышнего…» В разных семьях «Шалом алейхем» пели по-разному: где каждый куплет по три раза, стоя и взявшись за руки, или сидя, обнявшись за плечи, а где – в ритме джазменов. Сытый и старый еврей поет медленно нараспев, а молодой и голодный джазмен ногам покоя не дает.

Семен увязался помогать теще. Не мужское это дело, но Тубэлэ подбадривала Семена.

В конце концов, зачем в праздник спорить, кому носить тарелки с бульоном?

Посреди трапезы пришли старший брат Зуси Янкель с женой Блюмой.

Янкель играл на трубе в кинотеатре «Смычка» – смычка города с деревней.

– Зуся, я хочу помолиться в твоей комнате.

– Мы тебе на «маарив» даем пять минут, – подмигнула Тубеле – Бульон стынет, а разогревать уже никто не будет.

– Пока Янкель молится, Семен расскажет детям о Ханукке. – сказал Зуся.

– ТАНАХ молчит о Ханукке. По-гречески «Энкайния» – обновление, а по-еврейски «Ханукка» – освящение. – Семен, видать, не врубился в просьбу Зуси и затараторил как пономарь – Письменных свидетельств той эпохи о Ханукке не сохранилось. У Иосифа Флавия слово «Ханукка» не упоминается, а праздник называется «Светочи», потому что спасение пришло мгновенно, как свет от зажженного огня.

Дети забились в угол у теплой печки и крутили на половице крошечный деревянный дрейдл-волчок – четыре грани разрисованы еврейскими буквами: гимел, далет, гей, тет. На «тет» ты все проигрывал, все твои денежки летят в тухес. Такие дела. Мальчишки умели так раскрутить дрейдл, что он долго-долго вальсировал между горками медяков – ханукп – гелт.

Видать, взрослые про них забыли. И это было лучшее, что они могли сделать.

Захмелевший крошечный сапожник Шая клевал-клевал носом и бабах лбом о стол.

Да и то, столько самогонки выпито! Старый еврей как выпьет, так об Талмуд ударяется.

– В Талмуде сказано: Хасмонеи вошли в Иерусалим и восстановили порядок храмовой службы. Так? – обратился Зуся к зятю.

– Фундаменталисты победили либералов – ляпнул Семен.

– Это как?

– Бородатые безбородых.

Семен – безбородый инженер-технолог вагоноремонтного завода им. газеты «Правда».

А Зуся – бородатый хасид – торговал на базаре мылом, гвоздями, пряниками.

Семен ходил в ботинках прикрученных проволокой, а Зуся всю семью содержал, на «черный день» еще откладывал.

– Чья, говоришь, победа?

– Фундаменталистов.

Зуся только крякнул – так мол либералам и надо.

– И установили жестокую власть. Разобрались с либералами, потом с фарисеями, – Семен похоже задумал испортить праздник – …взяли Хеврон и сожгли…взяли Ашдод и разграбили…

– Ну, Иосиф Флавий – не Талмуд, – буркнул Зуся. – Янкель, разливай самогонку. Шая, проснись!

Но Семен уже закусил удела.

– Иоанн Гиркан огнем и мечом прошел по Идумее и обратил их в иудейскую веру.

– Кто ж такое читает в йом-тов? – возмутился Янкель, но налил Семену по самую каемку стакана. – У тебя есть книги Маккавеев?

– А вот Талмуд запретил книги Маккавеев.

– А шо такое? – ахнул Шая.

Похожему на прищепку Шае пол – стакана самогонки и – готов. Нет в нем мяса, сала и костей чуть-чуть.

– А то, кто их написал эти книги Маккавеев? – Янкель стукнул стаканом по столу. – Я их в глаза не видел.

– Во как, – сказал Зуся. – На греческом. Это не еврейские книги.

– А чьи же они? – Шая явно еще не проснулся. – Немецкие?

– Та какие немецкие! Их еще и в помине не было, – загремел Зуся. – Греческие они.

– Не понял, – вот теперь Шая окончательно проснулся. – Праздник еврейский, а книги греческие. Все раввины делятся на жуликов и воров.

– Шае больше не наливать.

Трезвый Шая может «достать» не только толстую, как облако, жену Бобу, но и кого угодно.

– По книге Маккавеев, – сказал Семен, – если и было чудо, так это победа в войне. А про «чудо светильника» – ни слова. Не было такого чуда.

– Ну ты, Сема, брось! – расхрабрился Шая. – Давай выпьем!

Но Семен вошел в раж.

– «Чудо светильника» появилось через 600 лет в Талмуде.

– Зачем?

– А назло христианам. Они свечи на елку, а мы – на подоконник.

– Постой – постой, – сказал Зуся – а что Флавий про чудо светильника?

– Флавий никакого «чуда светильника» не вспоминает. Ирод Великий угробил последних Хасмонеев. Заново отстроил Храм в Иерусалиме.

– Ты меня извини, Сема, ну и гад же ты. – сказала Вера, влюбленная в него по уши.

А кто его не любил? То-то и оно. Но чем-то он сейчас был похож на царя Ирода.

Наступило тягостное молчание. Потрескивали горящие дрова в печи.

Огонек керосинки раскачивался на заснеженном подоконнике, словно молящийся в талите.

– Мудрецы Талмуда помнили обиды и преследования Хасмонеев, – сказал Зуся. – Ну, оставим это, ладно. За еврейских мучеников, наливай, Янкель.

– Так мы за восемь дней сопьемся.

– Наливай, Янкель, зол зей бренен. Ну, надо жить.

И он поднял стакан.

– Лехаим, идн. А-гит ентеф, а гит а – балаюр.

Что до Янкеля и Хайм-Мейера, то не женились. Маленький Янкель страдал «черной болезнью», а хупу сыграл с рыжеволосой и длинноногой Блюмкой. Хайм-Мейеру досталась Тубэлэ. Но это ночью они играли мужей, днем каждый стоял на своем углу – раздавал за рубли мыло, пряники и гвозди. То были кануны, когда набирали строителей первой пятилетки, и братьев, как сиамских близнецов, посадили в один лагерь поселка Камянское. Поселку дали имя Днепродзержинск, Янкелю дали три года, Хаём-Мейеру тоже. Блюмка и Тубэлэ выписались из Шполы и сняли в днепродзержинском овраге комнату с видом на лагерные вышки. Они беременели надеждами свиданий.