Она смотрит на меня, пожав губы. На мгновение я думаю, что Кэтрин Лэтэм сейчас будет меня ругать, но она просто говорит:

– На будущее всегда бери ожерелье, хорошо? Нам нужно знать, что с тобой все в порядке.

– Микрофон был неуместен прошлой ночью, поверьте мне. Если только вы не хотите, чтобы у детектива Дурбана случился сердечный приступ.

Она игнорирует это.

– Отвечая на вопрос, я обдумала кое-что из того, что ты сказала. О Венере Черной и о Венере Белой. Возможно, тебе нужно быть больше Белой Венерой – чистой, элегантной красотой, которую он может вообразить оскверненной.

– Ух ты, – говорю я. – Вот это смена характера. Нужно обдумать…

– Ну, не думай слишком долго. У Патрика два билета на сегодняшний вечер.

– На «Гедду Габлер»? – спрашиваю я удивленно. Это постановка, которую я до смерти хочу увидеть. Билеты на нее почти нереально достать.

Она кивает.

– Он заедет в семь – на автоответчике сообщение. А пока постарайся немного отдохнуть. Честно говоря, Клэр, выглядишь ужасно.

36

Ему нравится моя квартира. Именно в таком месте Патрик и представлял меня. Скромно, но с безупречным вкусом.

Я извиняюсь за слабый запах краски, объясняю, что недавно сделала ремонт.

Мы берем такси до театра, проходим мимо объявления о распроданных билетах и очереди на возврат. Я удивляюсь, как Фоглеру удалось достать эти билеты. Впрочем, он богат. Стелла происходила из богатой семьи. Поскольку они не были разведены, когда она умерла, Патрик унаследовал каждый цент.

Фрэнк сказал мне, что это одна из причин, по которой полиция заподозрила неладное. Если подумать – здесь отсутствует логика, ведь вряд ли Патрик виноват, что его жена богата. Тем более то, в чем Кэтрин подозревает Фоглера, не имеет никакого отношения к деньгам.

Мне снова кажется, что Кэтрин одержима Патриком. Если бы это была пьеса, то сломить его – это ее задача. Так Станиславский называл всепоглощающую внутреннюю потребность персонажа, приводящую порой к трагическим ошибкам.

Я просто надеюсь, что в этом случае она осознает, что не права, пока не стало слишком поздно.

«Оставайся профессионалом, – говорю я себе. – Это просто игра. Всего лишь роль».

Даже когда я думаю об этом, то понимаю, что это уже не так. Если это вообще когда-то было правдой.

* * *

Патрик любит театр. Это очевидно еще до того, как мы усаживаемся на свои места. Кажется, он оживает, упиваясь нашим окружением, другими зрителями, гулом ожидания.

Его всегда тянуло к иллюзии, говорит Патрик, к идее, что одна вещь может скрывать за собой другую.

– Я мечтаю, что когда-нибудь напишу собственную пьесу о Бодлере и двух Венерах, – делится он со мной, пока мы ждем начала спектакля. – Похоже, эта история создана специально для театра. Не для такого вот классического театра, конечно же, – он должен быть экспериментальным, готовым иметь дело с действительно провокационным материалом.

– Как бы ты сделал это в пьесе?

Патрик Фоглер думает.

– Вероятно, я бы построил действие вокруг суда над Бодлером, когда «Цветы зла» были запрещены за непристойности. Я люблю хорошие драмы, где действие происходит в зале суда.

– И я.

– Неужели? – Патрик искоса смотрит на меня. – Лучший фильм с действием из зала суда?

– Это легкий вопрос. Точно не «Двенадцать разгневанных мужчин», хотя его и снял сам Сидни Люмет. Скорее уж…

– «Вердикт», – одобрительно завершает мою фразу Патрик Фоглер. – Автор сценария – Дэвид Мэммэт.

Я киваю.

– Правда, мой любимый киножанр – нуар. Особенно нью-йоркский нуар. Есть такой фильм «Лаура» с Джин Терни в главной роли.

– Я видел его, наверное, сотни раз. Помнишь ту часть, где…

Ожидание, когда погаснет свет, разговоры о фильмах и пьесах, которые мы оба любим… Мне приходит в голову, что этот вечер, вероятно, можно считать одним из лучших свиданий, какие только со мной случались. Конечно, если не думать о микрофоне и слушателях.

А я и не думаю. Или, по крайней мере, мой персонаж не думает, а просто наслаждается жизнью.

Первая половина спектакля проходит даже лучше, чем я ожидала. Я ассоциирую себя с Геддой – женщиной, которая вляпывается в полное дерьмо только потому, что ей скучно в повседневной жизни. Гедда постепенно погружается все глубже и глубже в ад своих поступков, пока окончательно не выходит из-под контроля. Играют актеры так хорошо, что в антракте мне даже не хочется говорить. Хочется оставаться внутри мира Ибсена, пока не придет время для второго акта.

Подхватив мое настроение, Патрик тихо говорит:

– Нам не нужно пока общаться, ждем продолжение.

Я слышу за спиной ядовитый голос:

– Конечно, переигрывание всегда нравится публике. Они ведь не знают ничего лучше, бедняжки. О, привет, Клэр!

Я пытаюсь ускользнуть, но слишком поздно. Это актер, некий Рауль. Друг друга Джесс.

– Дорогая, разве это не дикое зрелище?

Он подставляет мне щеку для поцелуя.

– Мне нравится, – слабо отвечаю я.

В этот момент Патрик возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками вина. Он ставит их на стол и вопросительно смотрит на Рауля и его друзей, ожидая, когда их представят.

– Да? Возможно, когда не работаешь какое-то время, становится сложнее судить, – усмехается Рауль.

– Это Рауль, – неохотно говорю я Патрику. – Недавно он играл поющую крысу в мюзикле.

– Поющую белочку, если быть точным, – говорит Рауль. Вдруг он прищуривается. – Послушай-ка, Клэр, откуда у тебя этот странный акцент? Ты стала местной в надежде получить работу?

– Я слышала, второй акт лучше, – говорю я, чтобы отвлечь знакомого, но Рауль, начав, не собирается сдаваться.

– К теме акцентов: я недавно видел тот лакомый кусочек из бара «Харлей». Полагаю, вас можно поздравить? «Боже, как же хорошо нам было с Клэр прошлой ночью. Если бы мы трахались чуть сильнее, я бы кончил обрезанием».

Рауль идеально копирует австралийские гнусавые нотки в голосе Брайана. Его друзья льстиво смеются. Патрик тоже хихикает.

Он делает шаг вперед и обнимает Рауля за плечи, словно поздравляя с очень остроумной шуткой. Затем внезапно Фоглер резко опускает всю тяжесть своей головы на нос противника. Рауль падает на пол, как марионетка. Позади нас женщина в шоке ахает.

Молодой человек, стоя на коленях, мягко кланяется ковру. Из носа капают кровь и слизь.

– Хочешь посмотреть второй акт? – спокойно спрашивает Патрик. – Или нам лучше уйти?

37

– Неприятный тип, – говорит он, когда мы выходим. Моросит легкий летний дождик, но Патрик, кажется, его не замечает.