Как дикие животные жены налетели на вешалки с одеждой. Они обдирали цветы, ленты и кружево с нарядов и прикалывали украшения к своим костюмам как попало, вычурно, чтобы сделать себя еще красивее. Потом стали громить туалетный столик. Пооткрывали все баночки и высыпали косметику, поднимая клубы пудры и оставляя отпечатки ладошек и пальчиков, вымазанных румянами, на двери и зеркальных стенах. Мэриджейн нарисовала помадой вульгарный портрет Тристессы, с длинными волосами и эрекцией, достойной Приапа. Вдохновленные примером, девушки схватились за помаду и исписали стеклянные поверхности нецензурщиной. Они обливали друг друга духами, а опустевшие бутылки швыряли в стены, отчего в помещении заревел ветер. Они намалевали тушью гигантские черные круги вокруг глаз и посадили кучу черных пятен на те лохмотья, до которых урезали свой гардероб. Когда они добились нужного, на их вкус, эффекта, все женские аксессуары, которыми Тристесса себя окружил, были уничтожены, и девушки строем вышли из гардеробной, разодетые как попугаи, благоухая как из притона, каркая и крича, радуясь шедевру, что сотворили.

Я стояла внизу, освещенная мерцанием свечей, пока меня свистом не подозвал Зиро; пришлось подчиниться. Он деловито покопался в шкафу и нашел там очень ладный черный фрак и белый галстук, полный комплект, даже цилиндр. Ну, конечно – Шопен! В тот раз бедняжке Тристессе досталась роль Жорж Санд, явно не ее амплуа; она злилась на этот счет, с отвращением пожевывая сигару, и пялилась с плохо скрываемой завистью на Тайя Пауэра, когда тот начинал кашлять в платок, тем самым посягая на ее страдание. Издавая радостные звуки, Зиро помахал костюмом, велев раздеться, и я быстро натянула на себя новый наряд.

Штаны, понятно, оказались слишком длинные; сантиметров пятнадцать пошло под нож. Потом Зиро завязал мне галстук-бабочку и щегольски прихлопнул сверху под углом цилиндр, который предварительно водрузил на мои золотистые волосы. Отошел на шаг назад и оглядел работу. Когда он отступил, я увидела, что отступило назад его отражение в зеркале, и отражение того отражения в другом зеркале тоже отступило; вся зрительская аудитория, состоящая лишь из Зиро, восхищалась преобразованием, которое посредством череды зеркал выявляло во мне дважды подставную личину. Молодой щеголь, бодлеровский франт, такой элегантный и нарядный в своем парадном костюме… На первый взгляд, в перевернутом мире зеркал я вновь стал самим собой. Однако маскарад затрагивал не только внешность. Под маской маскулинности я носил другую маску – женского начала, маску, которую у меня уже не получится снять, сколь бы отчаянно я ни старался. Я был мальчиком, замаскированным под девочку, а теперь снова замаскированный под мальчика, как Розалинда в елизаветинском Арденнском лесу[2]. Наконец-то мы доиграли скучную пастораль.

Я лишь изображала того, кем была прежде, и вмиг догадалась, что Зиро планирует завершить представление свадьбой, официальной развязкой всех пасторалей.

Схватившись за пуховку с ручкой из слоновой кости, он выбелил мне лицо пудрой, перхотью упавшей на плечи. Потом взял заячью лапку, которую Тристесса хранила, видимо, на удачу, и размалевал щеки румянами так, что двуцветное лицо приобрело потерянный, как у Пьеро, вид. Девушки, временно успокоившись, расселись вокруг, восхищаясь тем, что он со мной вытворял.

Бетти Буп тоже порылась в вещах и теперь волочила за собой длинный отрез белого атласа, вышитый мелким жемчугом; Бетти Луэлла сняла с полки коробку и извлекла два метра пены – фаты из тюля. А Крошка, хихикая, обнаружила под стеклянным колпаком тиару из жемчуга и флердоранжа.

Затеяли подготовку к свадьбе.

Связав за спиной руки, Тристессу стащили за волосы по винтовой лестнице, где он сосчитал все ступеньки, до его личной гардеробной, нанесли такой же, как у меня, красно-белый макияж, а потом сунули его податливые конечности в подвенечное платье из белого атласа, которое он последний раз надевал тридцать лет назад, дай бог вспомнить… да, в той жуткой сцене свадьбы в «Грозовом перевале». Бетти Буп в прошлой своей жизни работала подмастерьем у парикмахера в Канзас-Сити; она нашла щетку, расческу, коробочку с черепаховыми шпильками и энергично накинулась на всклокоченную густую копну волос Тристессы и смеялась, когда дергала за колтун так больно, что тот вскрикивал. Девушки внимательно наблюдали, как наряжали невесту, выкрикивая оскорбления и грязно ругаясь.

Впрочем, по мере того как Тристесса становилась красоткой, пальцы Бетти Буп незаметно смягчились. В зеркале Тристесса видел, как суровые руки мучительницы заново выстраивали эффектный вымысел – его красоту. Шаг за шагом, будто по волшебству, он начал превращаться в свое отраженное «я». Наклонившись вперед, Тристесса критически изучил отражавшийся в зеркале романтический фантом, с еле заметным смятением и светящейся гордостью в глазах.

– Разве не каждая мечтает пойти под венец в белом? – рискованно насмехаясь, задала невинная невеста риторический вопрос всей честной компании; Зиро, оскалившись, тут же шарахнул его по плечам концом хлыста, и чары развеялись.

Гарем вмиг закидал Тристессу помадой и баночками с румянами и тенями, измазав атласные юбки грязными полосами. Зиро, куражась, схватил его за руку мертвой хваткой и то ли провел, то ли протащил вниз по лестнице в Чертоги Бессмертных, где нам надлежало пожениться; я с цилиндром в руке плелась позади.

Стеклянное ложе Тристессы должно было послужить алтарем. Бетти Буп зажгла пару свечей и расставила по сторонам кровати. Центрифуга здания разметала расчлененные восковые фигуры по полу, но девушки поспешно собрали конечности в кучу и рассадили получившееся рядами, нарочно прислонив друг к другу, лицом к импровизированному алтарю; так у нас появились и свидетели, и целый приход. Однако собирали все наугад, поэтому голову Рамона Наварро прилепили к телу Джин Харлоу, одна рука была вовсе от Джона Берримора-младшего, другая от Мерилин Монро, а ноги пожертвовал кто-то еще.

Тристесса, которого периодически пробивала дрожь, словно он видел дурной сон, стоял в углу, спрятавшись за фатой, а я, полностью смирившись с происходящим «цирком», ждала следующего акта в этом дурдоме: здравомыслие мне отказало, жизни оставалось не больше, чем в восковых фигурах. Дом подрагивал, вращаясь по кругу; партия Чайковского для струнных практически стерлась с поверхности пластинки, хотя ритмические шелестящие звуки еще разносились по зданию. Девушки из гарема должны были выступать в роли подружек невесты, а сам Зиро – нас женить; он набросил на себя медвежью шкуру из вестибюля и натянул оскаленную морду как маску.

Когда импровизированных свидетелей рассадили, а девушки в разноцветных лохмотьях, хихикая, собрались позади Тристессы, словно ведьмы на шабаш, Зиро встал перед алтарем и жестом велел мне приблизиться. Каин, ищейка, семенил за мной следом, выполняя роль дружки; Тристесса не двинулся с места, застыл как вкопанный, поэтому девушки всей гурьбой, от души его подтолкнули, и он, споткнувшись, рухнул на пол перед Зиро, укутанный в облако тюля. Я решительно преклонила колени, и Зиро соединил наши руки.