Легко объяснить это злосчастной судьбой, исторической травмированностью, несовместимостью современной жизни с традиционным укладом жизни и менталитетом аборигенов, все еще недостаточной работой государства по их социальной реабилитации, недостаточной психологичностью, непроникновенностью этой работы… Все так, все правда. Но правда поверхностная, не глубинная.

Нельзя сбрасывать со счетов наследственную расположенность и ее исторические последствия. У афроамериканцев, настрадавшихся не меньше индейцев и живущих не в лучших условиях, уровень самоубийств, в противоположность индейцам, самый низкий среди всех американских этносов, значительно ниже, чем у белого населения и латиноамериканцев. Другая психогенетика.

Корневая действующая причина нынешнего плачевного состояния американских аборигенов – их несбалансированная суицидабельность, мортидо, сорвавшееся с цепи. И как дважды два ясно: беднягам этим необходима не просто социальная помощь, а ГЛУБОКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ, нужная, впрочем, в разных подачах всему двуногому населению этой безумной планетки.

NB! У большинства индейцев совсем нет страха высоты. Никакого напряжения или головокружения, ни малейшего трепета на краю пропасти. А один из признаков врожденно повышенной суицидальной опасности, наблюдательные психиатры это заметили – как раз ослабленный страх высоты, до полного отсутствия. Помнишь, как все начиналось, как я висел на своей ветке, последней ветке?.. Хоть и страшно было, и всем прыгавшим вслед за мной было страшно, страх этот был не настолько силен, как у тех, кто остался на небодендроне. Так началось генное отщепление этого вида страха от остальных, и заложилась коррелятивная связь «высотное бесстрашие-суицидабельность».

Индейцы настолько отличаются от других американских народов по этому признаку, что верхолазные работы стали их трудоустроительной нишей. Многие небоскребы, воздымающиеся выше 30 этажей, возведены их руками.

Не все потеряно, надежда на возрождение теплится. За последние полвека численность коренных американцев возросла. Работающих, образованных, ориентированных в современном мире и в то же время не теряющих себя, утверждающих свою идентичность, становится понемногу больше. Выдвигаются, хотя пока в малом числе, свои самостоятельные политики, ученые, писатели и поэты, прекрасные артисты и великие спортивные чемпионы.

Пока длится жизнь, всегда можно переосознать себя и продолжиться. Не захочет Сам допустить своих многострадальных созданий до полной гибели – Верхний, да?..

Взглянем теперь бегло, как обстоят суицидные дела у большой породы европеоидов. В этой обширной, пестрой и недружной геносемье тоже есть свои трагичемпионы. Наибольшая склонность к самоубийствам – у народов финноугорской языковой группы, разбросанных от Дуная до Иртыша в северовосточной и центральной Европе, в Поволжье, Приуралье, Сибири. Венгры, финны, эстонцы, коми, саамы, карелы, удмурты, мордвины, марийцы, ханты, манси и другие, всего, считая смешанных, на сей день около 30 миллионов.

У восточно-северовосточной ветви заметна примесь монголоидности.

Финноугорские народы сначала были одной-единственной семьей, образованной юной разноплеменной парой, жившей во времена Великого Оледенения. Он, полуевропеоид, полумонголоид, звался Мнам-Тхур, она, европеоидная девушка, была Эйкья. Вся родня их погибла: кто от голода, кто от холода, кто в битвах друг с другом за охотницкие территории и за мясо друг друга – в ту пору каннибализм был обычным выбором тех, кто хотел выжить во что бы то ни стало. А эта парочка не хотела, но выжила. Ни он, ни она питаться себе подобными, даже из враждебного племени, не могли, и оба, потеряв всех родных, тоскуя о них, уже готовились ускорить свою смерть.

Врожденное отвращение к людоедству, внутренний запрет на него – признак, стойко соединенный с генокомплектом суицидабельности. Встретившись в снежно-ледовых джунглях и оказавшись наедине друг с дружкой – разумеется, не без помощи Оператора, – сильный, стойкий, спокойный Мнам-Тхур и нежная, смелая, ловкая Эйкья, хоть и изнемогали от недоедания, догадались, что лучше вместе голодать-холодать, пытаться накормить и согреть друг дружку и жить дальше, чем одному наесться другим, а потом сгинуть в одиночестве. Язык для взаимопонимания пришлось создавать заново из смеси их родных языков, он и стал основой широко разветвившегося финноугорского праязыка.

Потомки этих ледниковых Адама и Евы, пока оставались единым племенем, называли себя Амаам. Селились сперва на Южном Урале, а оттуда двинулись, смешиваясь по пути с другими племенами, на все четыре стороны света. Гены Мнам-Тхура и Эйкьи, стойко сцепленные с генами суицидабельности, частично перешли к германцам, балтам, славянам, тюркам и монголоидам.

Типичные носители этой генетики физически и психически выносливы, трудолюбивы, упорны, сдержанны в выражении чувств при большом внутреннем темпераменте, верны долгу и слову, неулыбчивы и строги к себе, друг к другу и к детям. Как бы ни были дружны меж собой (но не дружны слишком часто), – не отступает от них та жестокая мерзлота, в которой нашли друг дружку их прародители; не уходит со дна души льдинная твердь внутреннего сиротства, отъединенности от всего и всех – глубинная суть беспричинной тоски и беспробудного пьянства. Вот почему все народы, говорящие на финноугорских языках, хотя живут теперь далеко друг от друга и очень по-разному – некоторые вполне цивилизованно и благополучно (венгры, финны, эстонцы), некоторые не вполне и далеко не вполне (карелы, удмурты, мари, ханты), – все прочно, из века в век, удерживают высокий уровень самоубийств. Суицидабельность тихой сапой вгравировалась не только в их гены и характеры, но и в коды общения и строй языка.

Соседние и отчасти смешавшиеся с бывшим племенем Амаам народы отличаются суицидальной лабильностью: уровень самоубийств у них может и быстро уменьшаться, и быстро возрастать. Шведы, ближайшие соседи и в некоторой части родственники финнов, несмотря на экономическое процветание, спокойную и свободную жизнь, по уровню самоубийств одно время были на первом месте в Европе. Литовцы, соседи эстонцев, в 21 веке по скорбному показателю превзошли их и ныне держат незавидное европейское первенство. Повышенная суицидабельность дает себя знать среди русских, украинцев, белорусов, немцев («столицей самоубийств» был некоторое время Берлин), латышей, северных казахов, чувашей, приволжских и уральских татар, алтайцев, бурят… Все это народы с существенными вкраплениями той давней ледниковой амаамской психогенетики.

О, проснулся наш Даня, пора вставать, отправляться в душную школьную скуку. Хроновизор тоже встрепенулся, спонтанит. Взглянем, что там…

Далёконько время рванулось назад – на шумеров отскочили. Смотри – снуют как муравьи – головастые, черноволосые, носатые, большеглазые и большеухие работяги Южного Двуречья, великие цивилизаторы, затонувшие в океане истории. Шумерские гены, шумерские технологии, шумерская культура и религия, шумерское сознание живут неопознанно в народах, сменивших их. И никто, кроме специалистов-историков, не помнит, что это они, шумеры, оставили в наследство последующим цивилизациям письменность – тело духа. Они, и никто иной, заложили основы школьного образования, медицины и психотерапии, математики и астрономии, металлургии, товарно-денежного обмена, судопроизводства и двухпалатной парламентской системы. Они создали первый водопровод, изобрели колесный транспорт и много еще чего. Жить бы да жить основоположникам цивилизации, крепнуть, мудреть, развиваться до ранга могущественных просвещенных властителей всей планеты. Но нет: потеряли себя под напором примитивных соседей и диких кочевников, растворились в них.