— Вусунг… — Сержант Учида приспустил свою марлевую повязку. Лицо у него начало багроветь, и в уголках рта показались капельки слюны — как будто из раны выдавили гной. Взвинтив себя до подобающей отметки, он деревянной походкой пошел через ворота к шоферу. Тот уже успел выскочить из кабины, не подозревая, какой сейчас на него обрушится шквал. Он вытряхнул из планшета карту, развернул ее в воздухе, разложил на крыле автомобиля и безнадежно пожал плечами, вглядываясь в лабиринт прилегающих к кинотеатру улиц.

Джим пошел к воротам, следом за сержантом Учида. Было ясно, что ни сержант, ни шофер-японец понятия не имеют, где находится этот самый Усун, сельскохозяйственный район, примыкавший к северным окраинам Шанхая возле самого устья Янцзы. Шофер махнул рукой куда-то в сторону Дамбы и Наньдао и залез обратно в кабину. И продолжал сидеть, неподвижно и безучастно, когда сержант Учида, растолкав уставших пререкаться солдат, подошел к кабине и принялся осыпать его оскорблениями.

Стоя бок о бок с солдатами, Джим ждал, когда сержант Учида достигнет наивысшей точки кипения, — тогда ему так или иначе придется принять решение. И точно: сержант обвел взглядом горизонт, загроможденный стоявшими впритык друг к другу доходными домами, и наугад ткнул пальцем в улицу с булыжной мостовой, по центру которой шли рельсы заброшенной трамвайной линии. Впрочем, на водителя его тирада явно не произвела большого впечатления. Он прочистил горло, ленивым жестом завел мотор и выплюнул сгусток мокроты прямо Джиму под ноги.

— Прямо туда!… — крикнул ему Джим. — Если в Усун, то нужно ехать прямо в ту сторону!…

Он указал на улицу с ржавеющими посреди мостовой трамвайными рельсами.

Сержант Учида отвесил Джиму затрещину, каким-то образом умудрившись задеть сразу оба уха. А потом ударил еще раз, спереди, и изо рта у Джима пошла кровь. В этот момент из ворот выкатился на улицу большой клуб дыма. Аннамиткам удалось растопить печь сырым, промокшим под дождем деревом, и теперь весь открытый кинотеатр был сплошь полон дыма, как будто ни с того ни с сего занялся экран.

Обрадовавшись, что теперь он может отделаться от Джима, сержант Учида подхватил его на руки и, крикнув что-то охраннику-японцу, который сидел с заключенными в кузове, зашвырнул мальчика через задний борт. Солдат проволок Джима вглубь кузова, прямо через ноги голландки и ее отца. Как только грузовик отъехал от фильтрационного центра и колеса его попали в трамвайную колею, Джим пробрался еще дальше вперед, к раскрашенной камуфляжными пятнами кабине. Он упал на резко скошенную крышу и, не обращая внимания на шофера, который тут же принялся кричать на него изнутри, подставил разбитый рот ветру, дав гнилостным запахам Шанхая промыть себе легкие, счастливый тем, что отправился в путь — навстречу родителям.

Заблудились они, что ли? Машина уже битый час рыскала по промышленным пригородам в северной части Шанхая; Джим вцепился в деревянную перекладину у водительской кабины, и в голове у него сменяли друг друга десятки топографических азимутов. На лице застыла улыбка: болезнь и отчаянная — из недели в неделю — тоска остались позади, в летнем кинотеатре. Колени у него саднило от бесконечных ухабов, и время от времени приходилось даже цепляться за кожаный ремень сидящего рядом японского солдата. Но зато он наконец-то ехал туда, где его ждали открытые сельские горизонты и гостеприимный мир концентрационных лагерей.

Мимо проплывали бесконечные улицы Чапея, района дешевых многоэтажек и допотопных хлопкоочистительных фабрик, полицейских казарм и трущоб, притулившихся к берегам черных затхлых каналов. Они проезжали под навесными конвейерами сталелитейных заводов, на конвейерах красовались рекламные щиты фестиваля драконов: как будто давным-давно уснувшие доменные печи спали и видели сны о вихрях пламени и искр. Запертые металлическими ставнями ломбарды возле закрытых радио— и табачных фабрик, пивоваренный завод «Дель Монте» и грузовую автобазу «Доджа» патрулировали взводы солдат китайской марионеточной армии. Джим никогда раньше не бывал в Чапее. До войны мальчик-англичанин расстался бы здесь с жизнью буквально за несколько минут: только потому, что на нем хорошие кожаные туфли. А теперь он может просто так ездить по Чапею и ни о чем не беспокоиться, потому что теперь он под защитой японских солдат, — ему понравилась эта мысль, и он так долго и громко смеялся, что, в конце концов, голландка протянула руку, чтобы его успокоить.

Впрочем, это не помешало Джиму наслаждаться испарениями переполненных продуктами человеческой жизнедеятельности открытых сточных канав, — верного признака того, что скоро город кончится, и начнется сельская местность. Даже откровенная враждебность водителя больше его не беспокоила. Всякий раз, как они останавливались возле очередного контрольно-пропускного пункта, водитель высовывался из кабины и грозил Джиму пальцем, так, словно этот одиннадцатилетний заключенный был единственным виновником совершенно бессмысленной с его точки зрения поездки.

Прикинув высоту солнца и направление падающих теней, — занятие, которому он посвятил не один час в фильтрационном центре, — Джим пришел к выводу, что направляются они на север. Они проехали мимо развалин Чапейского керамического завода: торчат рядами печи для обжига и сушки, похожие на немецкие форты в Циндао. У ворот стоял фирменный знак — китайский чайник высотой с трехэтажный дом, весь сложенный из глазированного зеленого кирпича. Во время японо-китайской войны 1937 года его сплошь изрешетило осколками, и теперь он был похож на странный, испещренный большими и малыми дырами, географический глобус. Тысячи кирпичей успели за прошедшие несколько лет откочевать через окрестные поля в деревеньки возле транспортного канала и заняли свое место в стенах тамошних жилых домов и хозяйственных построек: этакая греза о волшебном буколическом Китае.

Эти чудные перемещения в пространстве пришлись Джиму по душе. В первый раз он почувствовал, что и в войне тоже есть своя прелесть. Он радостно разглядывал выгоревшие изнутри трамваи и коробки многоэтажек, тысячи дверей, открытых навстречу облакам, заброшенный город, оккупированный небом. Единственное, что ему не нравилось, так это отсутствие у товарищей по заключению распирающего его самого изнутри чувства радостного возбуждения. Они с мрачным видом сидели на скамейках вдоль бортов машины и смотрели под ноги. Одна из миссионерок лежала на полу, и с ней возился светловолосый британец с разбитой скулой: одной рукой он держал ее запястье, а другой ритмично давил на диафрагму. Двое мальчиков-англичан, до которых, видимо, до сих пор не совсем дошло, что их мать умерла, по-прежнему сидели между Бейси и голландцами.

Джим стал ждать, когда Бейси глянет в его сторону, однако бывший стюард, казалось, едва ли не вовсе забыл о самом факте его существования. Его внимание было полностью сосредоточено на двух новых мальчиках, и он проворно обустраивался в той пустоте, которая вдруг разверзлась в самой сердцевине их жизни. Из старой китайской газеты он мастерил одну за другой целую серию бумажных зверушек и радостно хихикал всякий раз, когда ему удавалось выдавить из мальчишек слабое подобие смеха. А параллельно, этаким фокусником-извращенцем, то и дело запускал руки в карманы их брюк и школьных курточек-кардиганов, выискивая всякие полезные мелочи.