Видимо, я специально уходил в работу поглубже, чтобы даже не пытаться думать о предстоящей встрече с Николаичем. Что-то меня подспудно угнетало, а под ложечкой ощутимо посасывало, пока долгими осенними вечерами я пытался загнать себя в мягкие подушки сна. Почти каждую ночь, наворочавшись вдоволь в тёплой до отвращения постели, я возвращался к монитору и пытался снова окунуться в работу. Примерно через полчаса я переставал мучить себя и клавиатуру и с некоторым облегчением запускал старую добрую «Civilization II».

Всё-таки неплохие аналитики сидят у Сергея Сергеевича! Не «Doom» мне поставили и даже не «StarCraft», а любимую мною ещё с незапамятных операторских времён «Цивилизацию»! До часов пяти утра я усердно создавал и сокрушал империи, доводил себя до полной неструноколебности и валился спать, не усугубляя усталости раздеванием.

Утро обычно наступало не раньше одиннадцати. Валяние на скомканной простыне, долгий душ и неспешный завтрак приводили почти в норму. Я ставил рядом с клавиатурой кофейник и часов на шесть забывал обо всём на свете. Потом начинало резать глаза, я устраивал себе технологический перерыв на торопливый обедоужин вперемежку с распечаткой результатов труда, садился их читать со стаканом молока в руке и неизменно засыпал. Просыпался уже затемно, какое-то время бродил по комнате, выходил на балкон, если совсем было настроение, наводил некий условный порядок в помещении, а потом брался за самые трудные и заковыристые проблемы.

По такой схеме я прожил ещё две недели. Труд мой рос, как хорошие мальчики в добрых сказках — не по дням, а по часам. Я научился считать количество знаков в рукописи и переводить их в страницы и не совсем мне понятные авторские листы. Уже получалось солидное издание толщиной в полкирпича.

Маша и Гарик заходили каждую субботу, но подолгу не задерживались. Первая радость от того, что я избавился от угрожающего дара «мастера сглаза», потихоньку выветрилась, и выяснилось, что нам, в общем-то, не о чём разговаривать. Они по-прежнему принадлежали к тому сумасшедшему, раздвоенному миру, вход в который был теперь для меня закрыт навсегда.

Правда теперь я мог, не боясь спугнуть удачу, как следует рассмотреть Машку. Я вдруг увидел, что глаза у неё могут менять цвет — от защитно-серого до тревожно-зелёного. Зелёным её глаза вспыхивали очень редко, когда я в шутку приобнимал её и тыкался носом в её жёсткие, как осока, волосы. Я впервые позволил вдохнуть в себя запах этих волос — они пахли полынью, и горький запах оказался неожиданно приятным. Я мог позволить себе в любой момент прикоснуться к её руке или щеке — небрежным, нарочито дружеским жестом.

Вот только удовольствия эти маленькие открытия мне не особенно доставляли. Хоть и вспыхивали порою Машкины раскосые рысьи глаза зелёным, но она съёживалась, начинала коситься в сторону, и все мы чувствовали себя неловко. Раньше она щетинилась, но в её торчащих во все стороны иголках чувствовался вызов, а теперь — просто растерянность.

И причину этого смог понять даже я. Для Маши я стал, конечно, неопасен, но и (как следствие) неинтересен. Мы жили совсем в разных мирах. У неё бушевали потусторонние, никому, кроме избранных, не подвластные стихии. У меня остро стоял вопрос трудоустройства, съёма квартиры, покупки холодильника и новых джинсов.

Если Машка ещё как-то держалась и на протяжении получаса обязательного посещения вымучивала из себя оживлённую беседу ни о чём, то Гарик откровенно зевал. Думаю, если бы не наша боевая подруга, он бы вообще у меня больше не появился.

Не произнося этого вслух, все трое отчётливо понимали — мы ждём только Николаича, чтобы расставить все точки над «i» и прочими «ё».

Расставание было неизбежно.

А потом приехал Николаич, и всё перевернулось даже не с ног на голову, а с ног на карачки.

В тот вечер всё было так, как когда-то много дней назад.

По одну сторону окна — холодная ночь, по другую — тёплая кухонька в «хрущёвке» Николаича, и расхлябанный стол на кухоньке, и мы пили за этим столом вкусный чай с бергамотом.

Только тогда, давно, мы обсуждали грандиозные планы, строили стратегию и тактику войны, устраивали безумные мозговые штурмы. «Седого графа» пили залпом, не чувствуя не только вкуса, но даже и температуры напитка.

А на сей раз всё проходило буднично и чинно. Отхлёбывание маленькими глотками, дискуссия о необходимости сахара в чае и тяжёлый мокрый ком на днище моей съёжившейся души. Машка даже и не пила совсем, просто молча разглядывала чашку. Гарик тоже большей частью помалкивал. Беседовали в основном только мы с хозяином квартиры.

Оттягивая неизбежное прощание, я изобретал все новые темы для обсуждения.

— Николай Николаевич, вот вы такой умный…

— Я не умный, я опытный, — мягко улыбнулся Николаич.

— Всё равно, у вас такие классные аналитические способности, что любая консалтинговая контора оторвёт вас с руками, ногами и внутренними органами. Что ж вы ютитесь в этой халабуде?

— Аналитические способности? Это вы верно заметили. Они у меня, скажем так, недюжинные. И вот подсказывают мне недюжинные аналитические способности, что ни в коем случае ни в какие консалтинговые конторы идти мне нельзя. Ни за какие деньги. И вообще нельзя за деньги работать.

— Почему это? — как всегда, когда разговор заходил о деньгах, Гарик навострял уши. — Деньги — они нужны!

— Зачем?

— То есть как? — даже обиделся Гарик. — А есть-пить, одежду там, машину…

— Разумеется, минимальные потребности удовлетворять нужно. Но для этого необходимо раз в десять меньше средств, чем зарабатываете, скажем, вы с Машей. Эту сумму я зарабатываю, анализируя рынок для одной крупной торговой компании.

Я заинтересовался (Николаич где-то работает? Ничего себе!), но Гарика задели за живое и больное.

— Ну, наверное, если картошкой питаться и на троллейбусе ездить. Но удовольствие от такой жизни…

— Удовольствие, вернее сказать, удовлетворение от жизни никак не зависит от внешних условий. Восточные цивилизации давным-давно это поняли и теперь со свойственным им терпением ждут, пока к этому очевидному выводу придёт и Запад. Или вы начнёте сейчас утверждать, что богатые люди счастливее бедных? Не разочаровывайте меня.

— Это понятно, «Богатые тоже плачут», тупая зажравшаяся Америка и всё такое. Но деньги, они ещё и уверенность дают, силу, свободу, наконец!

— Итак, вы провозгласили три преимущества: уверенность, сила, свобода. По поводу уверенности — чистой воды рефлексия и утоление собственных комплексов. Мне, например, самоутверждаться нужды нет. Ни с помощью Денег, ни каким-либо иным способом. Я и так отлично знаю свои достоинства, а демонстрировать их окружающим — это удел, извините, не совсем уверенных в себе людей. Предупреждаю, если вы сейчас с жаром возьмётесь меня переубеждать, это будет только лишним доказательством моей правоты.