– Ах, не говорите так! – просит миссис Фортескью. – Я всего лишь выхожу замуж.

Женщины по-прежнему сидят в непринужденных, расслабленных позах, но в воздухе разливается звенящее напряжение: мистер Хэнкок не может угадать, какими мыслями они обмениваются друг с другом, но он всегда чувствует, когда женщины начинают разговаривать между собою без слов. Миссис Фортескью определенно чувствует то же, что и он: уголки ее губ вздрагивают и приподнимаются в улыбке.

– Мистер Хэнкок, – обращается к нему любовница высокопоставленного вига, громче и выразительнее, чем это необходимо в столь небольшой комнате, – я весь вечер с нетерпением ждала случая поздравить вас с вашей русалкой.

– Удивительное создание! – в один голос соглашаются дамы, разом поворачиваясь к нему, точно компания добрых тетушек.

– Истинное чудо природы!

– Имеющее огромную ценность для науки, вне всякого сомнения.

– Нам необычайно повезло!

– Мистер Хэнкок, – настойчиво продолжает миссис Фортескью, в упор глядя на него и обворожительно улыбаясь, – вы согласны с тем, что женщины обречены на вечное подчинение?

Растерянная улыбка застывает на лице мистера Хэнкока, объятого внутренней паникой. Он не ожидал подобных вопросов, и в голове у него совершенно пусто. В обыденной жизни мистер Хэнкок не считает нужным или полезным ставить под сомнение существующий порядок вещей и избегает общества разных «умников» – то есть мужчин, которые постоянно размышляют над всевозможными «почему» и жаждут поделиться с окружающими своими соображениями. А к такому вот разговору с умной женщиной он и вовсе не готов. Надо прояснить, что именно она имеет в виду, прежде чем хотя бы попытаться ответить что-нибудь.

– П-подчинение?.. – мямлит он.

– Это вопрос философский, – весело говорит миссис Фортескью, но если она хотела успокоить мистера Хэнкока, то добивается ровно противоположного.

– Вы не обязаны ей отвечать, – подает голос Анжелика Нил, сидящая рядом с ним в облаке розового аромата. – Она вечно серьезничает. Здесь не место для подобных дискуссий. – Анжелика кладет ладонь на рукав мистера Хэнкока.

– Но мы все чему-то подчиняемся, – брякает он. – И мужчины тоже.

– Чему именно? – Белла Фортескью буравит мистера Хэнкока острыми темными глазами и загоняет беднягу все дальше в угол своими вопросами. – Вот вы, например, чему служите, сэр? Вы верите в свободу воли, мистер Хэнкок?

– Да придержи уже язык, Белла! – раздражается Анжелика. – Мы тут приятно проводим вечер – почему бы тебе просто не…

– Эта женщина немного не в себе, – явственно слышится в воздухе шепот любовницы высокопоставленного вига, и все дамы начинают приглушенно переговариваться.

– …Я уже давно говорю…

– …Так кичится своим умом…

– …Почему ее до сих пор вообще приглашают?

– Деньгам, – говорит мистер Хэнкок.

– Прошу прощения?

– Я служу деньгам. Если вы спрашиваете, волен ли я во всех своих действиях, я отвечаю «нет». Мною управляют деньги.

Он и сам не знает, честный это ответ или просто первый, который пришел в голову, когда он наконец уразумел смысл вопроса. Он запоздало соображает, что верный ответ был бы «Богу», и делает себе мысленную пометку: молиться чаще.

– И это вас не беспокоит? – спрашивает миссис Фортескью.

– Нимало. Так устроена жизнь.

– Да, да, – энергично кивают дамы. – Так и устроена жизнь.

Белла Фортескью по-прежнему хмурится, но миссис Чаппел решительно выпрямляется в своем кресле.

– А значит, все мы свободны, – твердо произносит она, словно ставя точку в разговоре. – Свободны в своем маленьком мире, созданном собственными усилиями сообразно собственным желаниям.

Она поворачивает голову к Анжелике, которая внезапно хватает мистера Хэнкока за руку и горячо восклицает:

– Ах, не могу больше ждать ни минуты! Хочу наконец увидеть вашу русалку! Ибо, поверите ли, мне еще не представилось такой возможности! Вы сопроводите меня? – Не дожидаясь ответа, она влечет его за собой, и золотистые кудри подпрыгивают у нее на плечах при каждом шаге.

Ладонь у Анжелики теплая, чуть влажная, и одного только ощущения, что ее изящные пальцы тесно смыкаются на его руке, достаточно для того, чтобы под бриджами у него начало понемногу разгораться пламя вожделения.

Анжелика приводит мистера Хэнкока на лестничную площадку второго этажа – очередное широкое пространство, увешанное красными камчатными занавесями и красивыми картинами с историческими сюжетами: живописно разорванные одеяния, вскинутые мечи, белоглазые лошади, взвившиеся на дыбы. Представленные здесь полотна производят на него не больше впечатления, чем все виденные ранее, но он прекрасно понимает, что это качественные копии, сделанные по особому заказу.

– Ох уж эта маленькая мегера, – говорит Анжелика. – Никогда не знаешь, чего от нее ожидать!

Мистер Хэнкок замешкивается с ответом.

– Эм-м… вы давно с ней знакомы?

– О да! Мы с ней воспитывались вместе здесь на протяжении нескольких лет. Разумеется, тогда она звалась не Беллой, а просто-напросто Генриеттой, и грудь у нее, прямо скажем, плоская.

Мистер Хэнкок видит перед собой двустворчатую дверь, из-за которой доносятся разнообразные звуки веселой вечеринки: струнный квартет, смех, звон бокалов. Другой негр, столь же статный и невозмутимый, как и предыдущий, распахивает перед ними двери и приглашает войти широким мановением рук в безупречно чистых лайковых перчатках. «Это новый способ устрашения», – мелькает в голове у мистера Хэнкока. Не громилы с квадратной челюстью, вынуждающие клиента держаться в рамках приличий, а чернокожие красавцы, при одном виде которых хочется виновато притихнуть.

– И она вечно вела разговоры в таком духе, – тараторит Анжелика. – «Договорное рабство», «узаконенная проституция» и прочее ля-ля-ля. Удивительно, как она достигла того, что имеет, – она ведь даже не особенно хороша собой?..

Последнюю фразу Анжелика произносит с вопросительной интонацией и смотрит на него через плечо своими большими ясными глазами; напудренные щеки у нее мягкие и нежные, как персик. Но мистер Хэнкок не в состоянии пошевелить языком, да и соображает туго, а потому не говорит того, что хотел бы сказать и что она от него ждет: «Не так хороша собой, как вы!»

Каждый раз, когда обстановка подавляет мистера Хэнкока избыточной роскошью, он принимается оглядывать все вокруг опытным глазом торговца. Поэтому, войдя в главную гостиную залу миссис Чаппел, он замечает не радужные отблески света, трепещущие на стенах, а хрустальные подвески на люстре, их отбрасывающие; не обнаженные шеи и груди девушек, а полупрозрачный муслин, облекающий стройные тела. Он видит вазы с разноцветными леденцами и думает: «Муранское стекло»; видит прелестные фарфоровые чаши, раскрашенные в розовый и зеленый, и думает: «Мануфактура Боу»; превосходная шелковая обивка кресел… он возмущенно фыркает. Ткань французская, вне всяких сомнений. Контрабандная. Ну и как это характеризует хозяйку дома, спрашивается? Мистер Хэнкок мысленно разбирает салон на многочисленные составные части – оконные шелковые занавеси, графины с хересом, портвейном и шрабом, леопардово-пятнистые столики из ядровой древесины, – старательно поименовывает каждый предмет и определяет его стоимость, как будто если он поймет, из чего именно складывается обстановка, то поймет и почему она на него так действует. Разумеется, он замечает и людей тоже, но и мужчины и женщины приводят его в замешательство. Все они не его круга – хотя, наверное, теперь мне надо постараться стать человеком их круга, думает мистер Хэнкок. Дамы одеты в великолепные платья незнакомых фасонов, и он старается покрепче запечатлеть в памяти особенности причесок и нарядов, чтобы впоследствии описать все Сьюки. Она всегда жадно допытывает дядюшку насчет городских мод, но он плохо в них разбирается. «Но какой именно шлейф?» – требовательно спрашивает Сьюки. Или: «А веер у нее был?» – и мистер Хэнкок понимает, что в очередной раз подвел племянницу.