– Заметьте, – говорит Анжелика, – парламентская сессия уже началась здесь, если не в палате.

И да, действительно: все мужчины вокруг – влиятельные общественные фигуры, чьи лица столь хорошо знакомы мистеру Хэнкоку, что у него возникает впечатление, будто он очутился среди оживших иллюстраций к памфлетам, которые ходят по рукам в кофейном доме Мюррея. Кроме того, иных из них он прежде видел и во плоти, где-нибудь на западном конце Оксфорд-стрит или на прекрасных зеленых площадях к северу от нее, куда порой наведывается по делам; а изредка встречал и среди вонючей вопящей толпы на петушиных боях или каком-нибудь уличном представлении. Но мистер Хэнкок ясно понимает, что все они не чета простому торговцу, который не вправе прикоснуться к ним или заговорить с ними, сколь бы близко от него они ни проходили.

– Неужели… неужели все они здесь из-за меня? – слабым голосом спрашивает он. – Из-за моей русалки?

– Да, о ней говорит весь город.

– То есть… они отложили все свои важные дела, чтобы прийти сюда?

– Чтобы увидеть вашу русалку.

У него просто в голове не укладывается. Члены парламента, титулованные особы с острейшим интеллектом и высочайшими амбициями, во множестве собрались здесь, влекомые интересом к диковине, которую он, мистер Хэнкок, выставил для публичного обозрения.

– Я не ожидал ничего подобного, – лепечет ошеломленный торговец, и Анжелика сжимает его руку, точно он малый ребенок, которого привели в зверинец, чтобы развлечь и порадовать.

– Теперь так и впредь будет, не сомневайтесь, – говорит она.

Впрочем, нельзя сказать, что высокопоставленные господа поразили мистера Хэнкока своим внешним великолепием. Их модные сине-коричневые костюмы кажутся слишком одинаковыми, чтобы он мог с легкостью отличить одного мужчину от другого, хотя среди них есть и стройные молодые, и тучные пожилые, и сгорбленные старые. Вдобавок все они неумыты и неопрятны: выглядят так, будто уже очень давно не спали, а от их несвежих мятых сорочек и распущенных шейных платков тянет едким запахом тел, настолько пропитанных алкоголем, что теперь он выделяется изо всех пор. Мистер Хэнкок невольно потирает подбородок, который у него явно гораздо глаже на ощупь, чем у многих из них, обросших трех-четырехдневной щетиной.

Все они обращают внимание на мистера Хэнкока, проходящего мимо (он чувствует на себе пристальные взгляды), но никто не понимает, кто же он такой. Ничтожный лавочник, ошибшийся дверью? Презренный пьяница, снедаемый страстью к одной из служительниц Венеры? Или, наоборот, разгневанный отец, явившийся сюда, дабы вернуть заблудшую дочь на стезю добродетели? Угадать они не могут, а заговаривать с ним не намерены – поэтому просто отворачиваются и возобновляют прерванную беседу.

– Пафлу-уфай, – манерно тянет один, – ну вавмо-о-вно ли было предфта-авить тако-ое?

– Нет, кане-ефно, – отвечает его друг. – До деву-уфки ведь и ни датра-агивався никто-о.

Разумеется, если мистеру Хэнкоку подобный выговор кажется дурацким, то это потому лишь, что он недостаточно образован и культурен; если он не признает в шепелявом лепете с искаженными гласными безоговорочное свидетельство благородного происхождения, то тем хуже для него. Поскольку сорок с лишним лет своей жизни он провел вне общества утонченных вигов, мистеру Хэнкоку можно извинить то, что их речь воспринимается им на слух как какофония комических чихов: каждый первый слог они произносят с чрезвычайной энергией, а остальные медленно растягивают, точно теряя уверенность в правильности выбранного слова. Мистер Хэнкок со стыдом осознает, что они вызывают у него отчетливую неприязнь. Сам он тори до мозга костей, каковым был и его отец. Это разумный, патриотичный, честный выбор. И до сей минуты он ни разу еще не испытывал неловкости из-за него.

В дальнем конце зала, у других двойных дверей, собралась толпа – пока мистер Хэнкок на нее смотрит, она слегка расступается и подается назад, а из дверей выходит молодая пара с сияющими, разрумянившимися лицами.

– Ну что? Какая она? – доносятся до мистера Хэнкока возгласы людей, ожидающих своей очереди, но возбужденную скороговорку пары на таком расстоянии не разобрать. Он слышит лишь прерывистое хихиканье девушки и видит, как она поднимает к щекам кулаки, изображая посмертную позу русалки; несколько мужчин и женщин пытаются заглянуть в дверную щель.

– Э, нет! В порядке очереди! – И внутрь заходят в обнимку три девушки. Почти сразу они хором взвизгивают и выбегают обратно, шумно выражая изумление и ужас.

– Все эти люди пришли посмотреть на вашу русалку, – говорит Анжелика. – Собрались здесь благодаря вам. – Она влечет мистера Хэнкока за собой сквозь толпу, оглядываясь на него и весело тараторя: – Девушки от нее в совершенном восторге, им страшно нравится пугаться до дрожи. Вы наверняка можете порассказать уйму невероятных историй!

Она на миг переводит взгляд на его губы, после чего быстро отворачивается и стучит в дверь кулаком.

– Эй, поторопитесь там! Мы поважнее вас будем! – Затем поворачивается обратно к мистеру Хэнкоку и в упор смотрит на него. – Мне вот интересно, нравится ли мужчинам, как Белла насмехается над положением женщин? Наверное, им приятно сознавать, что она сама выбрала такую жизнь.

Мистер Хэнкок опять не находит что сказать, помимо кроткого: «Да, пожалуй».

– И я сама выбрала, – негромко произносит Анжелика и придвигается к нему ближе – теплое облако шелка, цветов и собственного ее зрелого аромата. – Знаете почему?

Он мотает головой.

– Потому что я по-настоящему счастлива только в мужских объятиях. Для меня нет в жизни большего наслаждения.

Они двое стоят вплотную друг к другу. Анжелика прижимает ладони к двери позади себя и чуть запрокидывает голову, глядя мистеру Хэнкоку прямо в лицо. Он скользит застенчивым взглядом по ее шее, подбородку, губам, изо всех сил стараясь не смотреть на грудь, но все время видя ее краем зрения: белая и мягкая, она вздымается от глубокого дыхания, и бархатные цветы на ней плавно колеблются.

Когда дверь резко распахивается, Анжелика опрокидывается навзничь.

Из комнаты выходят трое молодых морских офицеров в темно-синих плисовых мундирах, и, когда Анжелика валится прямо на них, они в первое мгновение не на шутку пугаются, а затем разражаются буйным смехом.

– Вот те на! – восклицает один из них, с растрепанными черными волосами, а двое других в пьяном веселье хохочут так, что слезы из глаз брызжут. – Что с вами, милочка? Или вас ноги не держат?

Мистер Хэнкок стоит столбом, в полном смятении. Падение его спутницы – одно дело, но на него всегда накатывает невыразимая тоска при виде юношей в синих форменных камзолах. Он с молодости лелеял мечту, что его сын пойдет во флот, и вполне возможно, юный Генри сейчас кутит где-то на далеком, запредельном берегу, гардемарин со взлохмаченными кудрями – такой же, как вот эти ребята.

Поскольку он не двигается с места, чтобы помочь Анжелике, черноволосый лейтенант наклоняется к ней и протягивает руку.