В конце концов родственники уступили. Перед курией профессор Монтаг задержался, не спеша перешел к заднему фасаду ограниченного стеной здания и, как казалось, что-то там пристально изучал. На лицо его легла тень задумчивости, и он вернулся на виа Сакра. Под аркой Тита он посмотрел на часы, подождал, пока вся семья не будет в сборе, и стал говорить:

— Вчера я сказал, что тело Цезаря сожгли на ростре. Должен поправиться, его сожгли вон там, где теперь видны руины его храма.

Тут он сделал паузу, очевидно ожидая реакции. У Винцента поднялись брови.

— В самом деле, отец, ты мог бы объяснить нам это вчера. А сегодня мы наметили ехать в Мессину.

Профессор Монтаг заметил, что Винцент нетерпеливо крутил на мизинце ключи от машины, а невестка, как ему показалось, тяжело вздохнула.

— Я попросил бы вас, — его голос звучал напряженно, — к моим желаниям также относиться серьезно. Так вот, сейчас я хочу, чтобы вы слушали меня, когда я рассказываю об арке Тита.

Он уже поднял правую руку, показывая на фрагмент барельефа и собираясь описать боевую колесницу, которую сопровождала дочь богини победы, а ради лучшего обзора даже встал на опрокинутую мраморную глыбу, и тут его перебила Ирэна:

— Нужно иметь наглость утверждать, будто мы не прислушиваемся к твоим пожеланиям. Это не мы, а ты решил устроить поездку, несмотря на то что врач этого не советовал. Так что, пожалуйста, избавь нас от твоих капризов. Ты болен, Вольф-Герхард, пойми наконец, что ты болен!

В воздухе повисла давящая тишина. У Винцента из рук выпали ключи, но он не осмелился за ними нагнуться, невестка, державшая детей за плечи, от напряжения сжала пальцы. А профессор Монтаг бросил недоверчивый, но в то же время торжествующий взгляд на жену.

«Как мы жили бы дальше, — подумал он, — если бы я случайно не обнаружил ее неверность и бессмысленность моих попыток снискать ее расположение? Неверность или что-то еще, открылась она или могла навсегда остаться тайной — неважно, но ситуация решительно изменилась».

И то, что молча обступившие его члены семьи не желали дальше мириться с коварством его болезни, казалось ему чуть ли не само собой разумеющимся.

Подтверждение своим выводам профессор Монтаг получил, как ему казалось, во время обеда. Все сидели в ресторане и подписывали видовые открытки с приветами разным людям, а девочки разрисовывали их кружками и звездочками.

— Но как я могу подписаться под этой ерундой! — воскликнул профессор Монтаг после того, как Винцент подсунул ему очередную открытку.

— Отец, — возразил ему Винцент, — ведь это всего лишь шутка.

— Да, а ты знаешь этого человека?

— Нет. Но почему я не могу послать ему открытку, не будучи с ним знаком, к тому же этого хочет Ирэна…

— Стало быть, Ирэна хочет послать некоему Паченски открытку с наилучшими пожеланиями из Рима!

— Открытка придет в земельный суд, — ответила Ирэна. — Этот человек готовит наш очередной процесс.

— Процесс, — повторил профессор Монтаг и быстро провел языком по губам. — И поэтому мы должны ее подписать?

— Конечно же, отец, — попытался объясниться Винцент, — ты, я, дети…

Очередь дошла до невестки, она заколебалась. На открытке явно не хватало места, и она в конце концов поставила свое имя и фамилию на копирайте. Профессор Монтаг увидел, что нижний край открытки попал в винную лужу, но этого никто не заметил. Он решил, что нужно переложить ее на сухое место, но когда невестка убрала с открытки ладонь, ему показалось, что все посылают приветы Паченски, разумеется, дружески, словно полноправному члену семьи. А то, что невестка, несмотря на ее мягкость и сдержанность, спокойно приняла эту игру, которая оскорбляла его, лишь придало профессору Монтагу силы для сопротивления.

Он поднял открытку. На ней оказалась весьма некачественная репродукция Энгельсбурга[24]с явным избытком красного цвета. Он бросил ее на стол, поднялся и вышел. Он вернулся бледный, от него исходил кисловатый запах.

— Я предупреждала, тебе нельзя есть что попало, — сказала Ирэна. Настроение за столом испортилось, и это было заметно.

Только что они ели с таким аппетитом и так весело, а теперь сидели, угрюмо уставившись на полупустые тарелки, на искрошенный хлеб, грязные стаканы, банки из-под лимонада, на салфетки в пятнах от красного вина.

Это было в обед. Спустя несколько часов профессор Монтаг стоял посреди цветочной комнаты маленького пансиона и рассматривал совершенно необычные обои. На них были оттиснуты китайские иероглифы, но он не понимал, что они обозначали. При этом он не переставал размышлять над последними событиями. Потребность извиниться за свое поведение за столом была у него столь велика, что он с нетерпением ждал, когда наконец кто-нибудь появится в холле.

Услышав звук открывающейся двери, он направился к лестнице и в самом деле наткнулся на Винцента. Вспотевший, с раскрасневшимся лицом, тот был весьма удивлен, оказавшись лицом к лицу с отцом.

— Мне хотелось бы кое-что объяснить, — произнес профессор Монтаг.

Прозвучавшее в ответ протяжное «да-а-а?» произвело на него неприятное впечатление.

— Пожалуй, я погорячился.

— В чем дело? — поинтересовался Винцент.

Профессор Монтаг опять, как во время еды, провел языком по губам.

— Этот Паченски, — сказал он, — разумеется, нет никаких оснований для…

— Отец, — прервал его Винцент, — выброси все это из головы. Ты был не в настроении, вот и все. Проехали.

— Тебе так кажется, — произнес профессор Монтаг. Винцент покачивался на носках, и профессор почувствовал, что у сына нет желания обсуждать эту тему и что он мешает ему пройти.

Профессор отошел в сторону. Сын, проходя мимо, тронул его за плечо. Через пять секунд профессор Монтаг снова был один-одинешенек.

«Если и Паченски ничего не значит, то так и все остальное в жизни можно отнести к сущим мелочам», — подумал он, ослабил узел галстука и расстегнул пуговицу на воротнике рубашки. В комнате стояла нестерпимая духота. Цветы распространяли сладковатый запах, а от только что политой земли воздух был влажным. Он поднялся по лестнице, прошел не задерживаясь мимо номера жены, но у двери невестки остановился, услышав, как ему показалось, детские голоса. Он постучал и вошел. Старшая смерила его удивленным взглядом, а младшая лишь на секунду оторвалась от своего занятия — она выкладывала мозаику. Их мать, в утреннем халате, складывала в пакет белье, но все же успела поправить пояс, свободно висевший у талии, — профессор вошел неожиданно, — и предложила ему сесть.

Профессор Монтаг не собирался ее задерживать, а только, как он признался, хотел немного поговорить, например о том, довольна ли она комнатой?