Граната летит в воздух, по направлению пары вошедших в лес фрицев; один уже вскидывает винтовку, разглядев меня – но в этот самый миг в воздухе взрывается «яйцо», накрыв осколками обоих. Кажется, в момент взрыва пригнулись и остальные – и тут же вскочив, я начинаю бежать. Со спины вновь раздаются выстрелы – жму на спуск и я, четыре раза подряд. Нажав пятый, слышу сухой щелчок бойка; я даже не надеялся попасть, уповая лишь на то, что мои пули заставят хоть кого-то из гансов пригнуться и выстрелить не прицельно уже по мне… А еще я осознаю, что эта отчаянная попытка привлечь к себе внимание, возможно, подарит лишние мгновения жизни Мещеряковой.

То, что медсестра – всего лишь образ из моей головы, сейчас стараюсь не думать. Как-то это будет слишком глупо и страшно умереть из-за эфемерного человека, никогда не существовавшего на самом деле…

Или существовавшего, но расстрелянного на околице белорусской деревни Огородники жарким утром 24 июня 1941 года…

25 июня 1941 года. Декретное время: 5 часов 33 минуты. Лесной массив западнее деревни Огородники

…Пуля бьет в спину и опрокидывает меня на живот. Взвизгнув от страха, ползу вперед, пытаясь понять, куда попали. Не понимаю – вроде бы никакой острой боли, жжения, как при предыдущих ранениях, нет. Болевой шок? Однако же ведь чувствуется, что чем-то тяжелым по спине приложили!

Когда до меня, наконец, доходит, на глаза наворачиваются слезы радости и облегчения – точный выстрел встретила одна из консервных банок, хотя какой он точный? Я отчетливо слышал автоматную очередь перед ударом – вот и ответ: достала меня на излете более легкая и слабая пистолетная пуля, застряв в тушенке или горохе. Очереди МП-40 сильно рассеиваются при стрельбе без надежного упора на дистанции в более чем сто метров, а между мной и догоняющими фрицами уже свыше двухсот.

Ну же, еще один рывок – и я оторвусь! Ох, не зря гимнастерки у красноармейцев зеленые, не так-то просто заметить меня в лесу да на приличной дистанции…

Впереди показываются плотные, высокие кусты – может, орешник, может, еще что. Ужом доползаю до них, и тут же вскакиваю и даю такого стрекача – только пятки сверкают! Наверняка ведь рекорд поставил – по крайней мере, свой личный!

Пробегаю метров сто пятьдесят всего за несколько секунд – и тут земля неожиданно уходит из-под ног. Оступившись, падаю, подвернув ногу. Дикая боль пронзает ступню, на мгновение я взвыл – и тут же испуганно заткнулся. Услышат ведь…

Трясущимися пальцами вытаскиваю из рукояти пистолета пустой магазин, меняю на снаряженный запасной, загнав до щелчка. В левом кармане должны быть еще патроны, восемь штук. Может, уже часть и выпала на бегу – плевать. Набивать их сейчас времени все равно нет.

Пытаюсь встать на ногу – не получается. Со второго раза поднимаюсь, но идти не могу – ступню даже при аккуратном нажатии простреливает сильной болью. Вновь ложусь на живот и начинаю ползти по-пластунски. В этот раз в сторону от первоначально выбранного направления движения – может, повезет и получится обмануть? Немецкие голоса пока доносятся на некотором удалении: в отличие от меня, мотопехотинцы не пытаются стремглав гонять по лесу – умные германские парни берегут ноги. А вот свалить меня точным выстрелом никто не смог – впрочем, постреляв из самозарядки, я начинаю понимать, насколько сложно попасть в стремительно движущуюся цель, особенно если ее то и дело закрывают деревья. Тут эффективнее пистолеты-пулеметы, но мне повезло быстро разорвать дистанцию их точного боя; может, действительно выкручусь и в этот раз?!

…Ползу я полчаса, покуда хватает сил. Но когда щедро насыщенные адреналином мышцы рук начинает уже сводить от усталости, останавливаюсь. Вроде бы фрицев не слышно уже минут как двадцать – то ли решили не углубляться в лес, опасаясь моей возможной засады, то ли сочли, что одинокий красноармеец не столь и важная цель и лучше вернуться к своим и помочь раненым, если таковые остались. А может, и то и другое.

Я же, прижавшись спиной к дереву, невольно начал смеяться – сквозь слезы. Потому как, в очередной раз побывав на краю пропасти, по нимаю, насколько на деле везуч! И в то же время дает знать о себе страх пережитого. Кажется, что к смерти я еще никогда не был так близок, как этим утром.

Немного успокоившись, снимаю с пояса трофейную фляжку и жадно пью тепловатую, отдающую чем-то затхлым воду – сейчас это не имеет никакого значения. Лишь бы напиться…

Шорох справа заставляет меня встрепенуться и потянуться рукой к кобуре. Достав пистолет и аккуратно, стараясь не выдать себя металлическим лязгом, поднимаю предохранитель в режим огня, после чего осторожно высовываюсь из-за дерева.

В первую секунду я просто не верю своим глазам, а потом тихо зову:

– Оля… Оля, Мещерякова! Казачка!

Как-то бестолково идущая по лесу женщина, понуро смотрящая прямо перед собой, встрепенулась только после третьего оклика. Неверяще оглянувшись в поисках источника звука, она, наконец, посмотрела в мою сторону. В единственном открытом ее глазе отразилось вначале узнавание, после изумление, затем огнем вспыхнувшая радость – и, громко всхлипнув, медсестра бросилась ко мне. Через секунду ее крепкое тело буквально упало сверху, и, спрятав голову у меня на груди, Ольга зашлась сдавленными рыданиями.

– Блин! М-м-м-м…

Мне не удалось сдержать стона боли из-за потревоженной ноги. Словно очнувшись, женщина тут же перестала плакать и, ищуще посмотрев мне в глаза, негромко – возможно, из-за пересохшего горла – спросила:

– Ранен?

– Да нет… Ногу подвернул.

Мещерякова серьезно кивнула, превращаясь из беспомощной и отчаявшейся плаксы в профессионального медработника, после чего требовательно произнесла:

– Показывай.

Вспомнив о запахе портянок, я невольно засмущался:

– Может, позже? Немцы ведь могу появиться…

– Пока не появятся – их всего отделение было на бронетранспортере, какую-то шишку сопровождали на легковом авто. Черном таком, словно лакированном… На ночь встали в деревне, а утром какой-то предатель донес, что одна из семей укрывает у себя раненых красноармейцев. Вот они и пришли за нами. Но одно дело расстрелять, и совсем другое – прочесывать лес, когда жертва еще и сдачи дать может. Это ведь ты нас спас?

Взгляд Мещеряковой стал вопрошающе-требовательным, от чего я невольно смутился. И вместо того, чтобы похвалиться своим поступком, благо ведь действительно есть чем, я лишь демонстративно показал пистолет, после тут же убрав его в кобуру.

Ольга очень серьезно кивнула и сердечно произнесла – так, что у меня аж мурашки по спине побежали:

– Спасибо, Рома. Я никогда не забуду. Так, ну а теперь показывай ногу. И нечего смущаться, я как-никак медработник.

Делать нечего – приходится снимать сапог. Стараюсь сделать это как можно аккуратнее, но боль все равно простреливает ступню, и сдержать раздраженного шипения не удается. Но увидев опухшую стопу, буквально болтающуюся в суставе, я понял, что помощь медика мне была действительно очень нужна. Между тем Мещерякова внимательно осмотрела поврежденную конечность, совершенно не обращая внимания на запах, после чего сухо констатировала: