— Самое печальное, что у меня нет ребенка, который напоминал бы о муже, — вздохнула она. — Я без сожалений покинула Сиэтл. Мама, разумеется, тоже.

— Наверное, скучали по прежней жизни в наших краях?

В ее глазах появилось странное выражение. Элис загасила окурок.

— Это было давно, мне просто было нечем заняться. Спасибо за чай. — Элис поднялась, подхватила свой пакет с эмблемой тихоокеанского производителя чая и зонт. — Мне пора.

Еще минута, и Элис навсегда покинет мою жизнь.

По крайней мере именно так я тогда подумал, в панике пытаясь найти способ остановить ее. Элис не двигаясь смотрела на тени прохожих. На занавеске появился четкий профиль мужчины в странной шляпе. Элис обрадовалась. Все это время я нес всякую белиберду: извинялся, что вторгся в ее жизнь, рассказывал, как холодно на улице, предостерегал ее от нервирующих бесед с полицейскими. Говорил что угодно, только бы ее удержать, впрочем, она и сама уже не спешила уходить, причем вовсе не из-за меня. Элис меня даже не слушала. Она аккуратно отодвинула занавеску, и яркий солнечный свет стер ее лицо.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил я.

Она улыбнулась в окно. Там стоял обыкновенный молодой человек в старомодном котелке, он заигрывал с троицей телефонисток, возвращавшихся с работы. Элис отвернулась от типичного примера юности.

— Куда ни посмотришь — всюду жизнь, — заметила Элис, хитро подмигнув. — Вам не кажется? — И заливисто рассмеялась; я любил ее. Она достала перчатку и растопырила пальцы, чтобы ее надеть. — Вовсе не обязательно столько бормотать. Мы можем увидеться снова, если захотите. И если не будете дерзить.

— Что? Правда?

— Кстати, а как меня зовут? — хитро спросила она.

— Элис.

Ее глаза округлились, и я мигом понял свою ошибку, однако было слишком поздно. Элис внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Я собиралась вам напомнить, что вы не спросили меня, но… откуда вы знаете?

— Вы говорили, что муж называл вас Элис.

Она моргнула. Я пребывал в том тревожном молчании, какое охватывает человека в приемной, где он ждет приглашения зайти в кабинет. Ответ последовал буквально через мгновение:

— Ясно. А как называли вас?

При этих словах в чайную ворвались те самые телефонистки, чьи тени минуту назад разыгрывали перед Элис захватывающий спектакль. Теперь же, избавившись от настырного юноши, они болтали и смеялись, в них ключом била жизнь, которой я был лишен в их возрасте. Чириканье девушек раздражало, однако в то же время дарило возможность обдумать ответ. Обыкновенный убийца, я не стал придумывать ни алиби, ни нового имени. Элис негодующе слушала бурное обсуждение ленточек и диет. Наконец телефонистки уселись, расправив складки на своих одинаковых юбочках, и молча склонились над меню. А мнимая незнакомка, любовь всей моей жизни, снова обратила на меня ясные глаза.

— Меня зовут Эсгар. Эсгар ван Дэйлер.

Элис хмыкнула, однако затем приняла серьезный вид и вложила в мою руку визитку. «Элис Леви-Кэлхоун».

— До свидания, Эсгар, — сказала она и направилась к выходу.

— До свидания, Элис.

На открывшейся двери вспыхнул солнечный зайчик, и я на миг ослеп, а когда зрение восстановилось, Элис уже не было. Комната по-прежнему пахла тоником для волос, однако во мне изменилось все. И не только потому, что я все же нашел свою прекрасную желанную еврейку, а потому, что я мог видеться с ней снова и снова — столько дней, сколько захочу. Мое обезумевшее сердце требовало вечности — и Элис никогда не узнает того уродца, который так сильно ее любил.

Что же касается новой личности, Эсгара ван Дэйлера, то мне не привыкать играть чужие роли. Например, отца. Моего молодого отца, который, улыбаясь, стоял в прекрасных садах его юности, глядел на девушек, кормил лебедей — моего датского отца в те счастливые годы, когда он жил под своим именем. Эсгар ван Дэйлер. Я в любой момент мог заявить свои права на это имя. В конце концов я и впрямь веду жизнь святого-отшельника, как и все блаженные. И я считаю необходимым вернуть миру тех, кого он потерял.

Я стал самым счастливым человеком на земле. Кому еще судьба дарила возможность на вторую попытку в любви? Все происходило как в восточной сказке: спрятавшись в собственном теле, я мог приблизиться к своей возлюбленной — которая никогда меня не узнает и не поверит, даже если я во всем признаюсь, — и мог вновь попытаться завоевать ее сердце. Неузнанный, помолодевший, я мог использовать все, что знал об Элис, дабы заручиться ее расположением. Судя по визитке, дома Элис бывала по средам и пятницам. Какими же бесконечными казались дни до той среды! На этот раз все будет по-другому. На этот раз я заставлю Элис полюбить меня.

Ее дом я нашел довольно быстро, очень при этом удивившись. Элис говорила об удачной ситуации на Клондайке, и все же я не ожидал увидеть двухэтажный особняк на Ван-Несс-авеню, да еще украшенный столь пестрым орнаментом. Здание встретило меня белоснежными колоннами, гирлянды пышных украшений обвивали окна и арки, увенчивались колонны тем, что архитекторы ошибочно называли бельведером. Я так и замер перед входом со шляпой в руках; я-то думал, что полностью изучил свою старушку Элис и ей уже ничем меня не удивить. Однако ее дом почему-то меня расстроил. Неужели, разбогатев, Элис сама выбрала такое жилище? Я не сноб и все же полагал, что наш дом в Саут-Парке представился бы ей потерянной сказкой, созданной моим дедушкой в старинном элегантном стиле навеки исчезнувшего прежнего Сан-Франциско. Каменный дом в современных завитушках. Невозможно было представить Элис, живущую, словно Иона, во чреве каменного кита. Я подумал, что она, будто дочь разорившейся герцогини, станет работать, дабы выкупить семейные ценности, еще в детстве отданные под залог: серебро, мебель, картины. Что подобно многим из нас, людей печальной судьбы, она попытается воскресить прошлое.

Мне пришлось долго вглядываться в средневековую резьбу на двери, пока я не обнаружил электрический звонок — он заменял голову одного из святых. После краткого ожидания в дверях появилась полная негритянка с таким широким лицом, будто по нему только что ударили сковородой.

— Да?

— Вдова дома?

— Кто?

— Вдова.

Негритянка попросила меня подождать и оставила в холле одного. Я присел на грубую скамью и поспешно просмотрел визитки на подносе — раньше приходило всего несколько евреек и больше никого. Значит, по крайней мере мне не придется сидеть на стуле, нагретом другими мужчинами побогаче и посимпатичнее. Ну хоть какое-то преимущество. Затем я воспользовался роскошной возможностью осмотреться. Внутреннее убранство отличалось спокойствием и в то же время странной противоречивостью: шкаф со стеклянными дверцами ломился от старых, потрепанных книг, и хотя канделябр явно был электрическим, холл освещался, как я теперь заметил, довольно неестественным розовым светом керосиновых ламп. Горничная вернулась и уставилась на меня, жестами приглашая пройти в комнату. Я улыбнулся и кивнул.