Вся страсть в бессмертии. Неразвитые люди остаются на стадии игры в куклы. Их заботы, их труды по запасанию добра впрок никак не могут действительно послужить их бессмертию, но выдают в общих чертах единый план действий – игра в обеспечение себя в бессмертии «всем необходимым». По всей видимости, в бессмертии, как в космическом корабле, – всем места не хватит. И наиболее продвинутые граждане все усилия прилагают к тому, чтобы попасть, так или иначе, в «малое стадо». И никакого с точки зрения формальной логики чуда в их предполагаемом успехе не ощущается. Чудо произойдет, если Царство Божье смогут узреть действительно кроткие и прочие нищие духом. А пока вся логика бытия неуклонно ведет к тому, что именно чистые исчезнут начисто, то есть бесследно. Чем чище, тем бесследнее. Разве только, если исчезают они именно Туда?

В раннем детстве я думала, что Вильгельм Какой-то, изображенный на самой верхушке фарфоровой рамы большого зеркала, висевшего в теткиной комнате и оставшегося, как говорил потом про такого рода вещицы мой ребенок, «от раньшести», – это и есть Бог. В лексике семьи Бог присутствовал постоянно, но никакие обряды не соблюдались, кроме того, что мать и бабушка всегда крестили нас, уходящих в школу, на работу или еще куда, и всегда праздновали Пасху, причем вся соответствующая событию готовка носила характер большего священнодействия, чем перед любым другим праздником. Икон в доме на виду не было. И я сама назначила Богом кусок самой красивой вещи, причем самой верхней ее части. Потом, когда я уже, если можно так сказать, начала размышлять, я отсылала к этому изображению все самые дорогие свои впечатления. Ну, например, Баха. Так к чему я веду – тогда же, в детстве, я твердо решила, не располагая об этом ровно никакой информацией, что даже самые великие и прекрасные представители рода людского прославились-таки не благодаря своим истинным талантам и достоинствам, а за счет сопутствующих им слабостей. То есть, мне было априори очевидно, что обязательно надо каким-то образом оскоромиться, как-то пукнуть, что ли, – чтобы возник резонанс.

Хотите, я в два счета докажу, что преклонение перед другими и прочее создание кумиров суть прикрытие наглой и нераскаянной нетребовательности к себе. Да собственно, все уже сказано оказалось, пока говорила. Это ведь действительно какое-то детское чудо понарошку – назначать себе великих и продолжать радостно и без всякого смущения дуть в свои памперсы и в ус не дуть. Оголтелый карьеризм не в счет. Это требовательность не к себе, а к условиям своего существования. А так, что ж, пусто в лукошке. С чем пришли, на какое тепло свои порывы переработали. Стыдно даже пробовать подсчитать. Легче всего на деток кивать. Вот, жили, чтобы вырастить. Знаем, как вы растили. Кто спихивал при малейшей возможности, а кто кипятил горшок до совершеннолетия, чтобы ни один даже микроб не посмел бы еще пуще усложнить их родительскую, очевидно непосильную и без того ношу. Все прокипятили, отфильтровали, на выставки и убогие концерты сводили, предположительно свое не упускать – безмолвно науськали, теперь можно даже к выстроенной конструкции прислониться попробовать, не бесплатно естественно.

Нет, меня всегда потрясало и до сих пор потрясает, почему люди, считая кого-то великими, прекрасными, сами от себя ничего подобного не требуют и не ждут. Как они тогда способны понять величие, если нет внутри ему никакого созвучия, а если есть, то почему позволяют ему отдыхать? Поэтому хозяйственный жлоб, не интересующийся взлетами человеческого духа, или какая-нибудь несчастная Шурка Рябчикова из глухой деревни, шпарившая под водку наизусть Мцыри или Евгения Онегина и умершая рано от некачественного пойла, – такие персонажи мне понятнее. Первый живет в гармонии своих пределов, вторая сознательно самоуничтожается от несоответствия понятой высоты и принятой низости. А вот лукавые наркоманы приспособляемости, образованные слои, – именно они так стремительно и неудержимо проигрывают свою жизнь…

Если в слове крупье, поменять е на ё, мгновенно – безобразно смешно и мордой по асфальту ясно становится, что и вправду «не сотвори себе кумира» – самая емкая заповедь, пресекающая малейшую попытку самой любимой человеческой забавы – врать себе.

Телереклама – это такой урок языка! Все по сорок раз в день слышат, как звучит сказанное слово. Ну вот, например: «Как добраться до самых труднодоступных мест? Можно раскрыть рот пошире. А можно доверить это дело щетке…»

Надо ли что-то еще сочинять? Все равно слова придуманы не нами. Они уже придуманы, непонятно – как и когда. Образование языка так же точно невообразимо, как происхождение одного вида из другого. За всеми этими «скачками в развитии» маячит этакое неутомимое Дарование, которое безумно редко вдруг разродится колесом, компьютером, лазером, космическим кораблем. А все люди-статисты то ли игнорируют это нечто, как и следует, видимо, игнорировать самое главное, – иначе все кончится слишком быстро, то есть буквально сразу. То ли они действительно в состоянии верить, что язык, например, мог постепенно образовываться. Разговорились, так сказать. Как будто поначалу люди видели всего очень мало, ну, все остальное просто не замечали. Ну и назвали эти четыре-пять предметов, которые все время попадались на глаза. Да к тому же еще в свободное время обязательно бегали – договаривались, улаживали, чтобы все им подобные согласились называть каждый вновь называемый предмет – одинаково, так, как придумал самый разговорчивый, или самый тупой, или самый какой-нибудь еще. Некоторые спорили (ну, не словами, конечно, а какими-нибудь тумаками), что эта штука совсем не похожа на это слово, что они не будут так ее называть, что им трудно это выговаривать наконец или просто противно – чужое слово, а предмет очень родной, изо дня в день маячит перед глазами. Кому-то было не до этого, просто недосуг вникать, запоминать (именно они либо вымерли, либо, наоборот, выжили). И все-таки все почему-то тогда, когда-то, стали играть в эту игру. Согласились. Причем образовались границы между теми, кто называет солнце, дерево, пипиську и мамонта – по-разному.

У кого может найтись терпение не только попытаться вообразить этот процесс образования языка, но даже вот прочесть написанное мною на эту тему буквально в двух словах? Мало у кого. Насколько проще, яснее – не воображать невообразимое, а поверить, что «вначале было слово». Ведь все эти религиозные «сказки», в том числе о сотворении мира, просто гораздо менее бредовые, чем любые другие предположения на этот счет. И кстати – чем полное отсутствие представлений на этот счет – это-то ведь вообще уже даже и не бред, а наркотические глюки – вместо понимания или хотя бы представления.

У каких-то там чокнутых ученых есть каких-нибудь два-три черепка в доказательство их версии. Такие одни и те же два-три черепка на весь земной шар, этакое переходящее красное знамя идиотизма как защитной реакции, затянувшейся на тысячелетия…

Не могу удержаться и не добавить, что вот те самые труднодоступные места называли позже, по мере их достижения и по аналогии с уже названными легкодоступными местами. Да… Надо, видимо, только открыть пошире рот.