Тарчизио Бурньич, итальянский защитник, финал Чемпионата мира 1970 года

На психическое и физическое восстановление в 1966 году мне потребовалось какое-то время. Меня как следует отлупили по ногам Жечев с Мораишом, и насилие и отсутствие спортивного духа угнетали не меньше, чем сомнительное судейство, из-за которого это так долго продолжалось. Возможно, мое решение никогда больше не участвовать в Чемпионатах мира и было лишь реакцией на напряженную ситуацию, но в тот момент я искренне этого хотел. Тогда соревнования потеряли для меня свою привлекательность.

В результате весь год оказался неудовлетворительным с футбольной точки зрения. Я забивал меньше голов, чем когда-либо, хотя и играл в небольшом количестве матчей из-за травмы. Но были и положительные моменты: в частности, помню, как «Сантос» поехал в первый тур по США. В нем также принимали участие две европейские команды-чемпионы, «Бенфика» и «Интернационале» из Милана. 21 августа 1966 года мы выступили против «Бенфики», в которой была значительная часть сборной Португалии, на острове Рэндалла в Нью-Йорке (там я впоследствии буду играть за «Космос»). Это был наш шанс компенсировать чудовищное поражение, нанесенное Португалией на «Гудисон Парке» почти ровно месяц назад. В том матче я получил травму, но был вынужден остаться на поле для количества. Мы отчаянно хотели показать противникам, на что были способны, победили со счетом 4:0, причем один из этих голов забил я. Как были возбуждены и увлечены болельщики! Каждый раз, как мы забивали, фанаты неистово ликовали; в какой-то момент они выбежали на поле, и полиции пришлось вмешаться и восстановить порядок, чтобы мы могли продолжать. Это была волнующая победа.

Финал проходил на «Янки-стэдиум», «храме бейсбола», где впервые проводился футбольный матч. Мы победили «Интернационале» со счетом 4:1, выступая перед рекордным на тот момент количеством болельщиков, – казалось, что пришла большая часть Маленькой Италии Нью-Йорка; на стадионе за игрой следили 44 000 человек. «Сантос» изо всех сил старался восстановить репутацию бразильского футбола.

Я также воспользовался возможностью укрепить свое финансовое положение после натворившего бед Пепе Гордо и организовал офис для управления делами. В 1966 году мой друг Пепито – Хосе Форнос Родригес – взял на себя решение всех насущных вопросов; с ним также работали девять других профессионалов: пять юристов, два экономиста, специалист по рекламе и секретарь. От большей части прежних вложений пришлось отказаться, чтобы покрыть расходы, но мы сохранили бизнес в сотрудничестве с Лимой, игроком «Сантоса», вскоре женившимся на сестре Роуз – Вере. Мы также оставили «Fiolax», общество с ограниченной ответственностью, располагавшееся в Санту-Андре и специализировавшееся на резиновых комплектующих для автопроизводителей, в котором мне принадлежало 6 % акций. Нестор Пачеко из банка «Banco do Brasil» – директор «Сантос» – убедил меня инвестировать в них. Он пообещал, что «Fiolax» поможет мне вернуть деньги, которые я потерял с «Sanitária Santista». Брат Зока представлял меня в «Fiolax», но и эта идея была далеко не блестящей. За свою жизнь я много узнал о богатстве, но я так и не понял, как заставить деньги работать на меня. Я всегда был хорош в футболе – а вот в бизнесе не очень.

Но в это время был повод и для большой радости, поскольку в январе 1967 года родился наш первый ребенок. На протяжении всей беременности Роуз я убеждал себя, что у нас будет мальчик – не то чтобы у меня были какие-то предпочтения или предчувствия. Думаю, я так зациклился на этом потому, что волновался о том, чем же будет заниматься наш сын, когда вырастет. Несомненно, мальчика бы с большей вероятностью сравнивали со мной, чем девочку. Но я зря волновался (по крайней мере, пока!), поскольку Роуз родила прекрасную малышку, которую мы назвали Келли Кристина.

Отцовство стало для меня настоящим откровением, и благодаря этому я избавился от своей неудовлетворенности футболом и стал лучше справляться со стрессами от постоянных путешествий и многочисленных матчей. Даже после самой неудачной игры или унизительного поражения возвращение домой к дочурке придавало мне сил. Она лучезарно улыбалась папе и знать не знала ничего о печалях мира взрослых. Когда я был рядом с ней, я забывал обо всех невзгодах, и это на самом деле очень помогло мне заново обрести любовь к футболу.

Еще одно событие, заставившее меня иначе взглянуть на собственную личность и мое место в мире, произошло несколько месяцев спустя, когда я впервые отправился в Центральную Африку. «Сантос» все так же старался как можно больше бывать за границей, и мы начали путешествовать все дальше и дальше. В мае мы летали в Сенегал, Габон, Конго и Кот-д’Ивуар. И этот опыт изменил не только мое представление о мире, но и представление мира обо мне. Люди проявляли к нашей команде и ко мне в частности огромный интерес – тысячи болельщиков приходили посмотреть на матчи, встречали нас в аэропортах и выстраивались вдоль улиц, куда бы мы ни шли. Зачастую приходилось даже прибегать к помощи солдат, для того чтобы держать толпу под контролем, – казалось, что все в Африке жаждали посмотреть на нас, дотронуться до нас, как будто здешние люди хотели убедиться, что мы на самом деле существуем.

Будучи черным мужчиной, выросшим в Бразилии, я являюсь потомком африканцев, привезенных в страну рабами. Со времен отмены рабства минуло не так много времени – я являюсь представителем всего лишь третьего свободного поколения в нашей семье. Родители моей бабушки Амброзины, умершей в 1976 году в возрасте девяноста семи лет, еще были рабами. В Бразилии рабство отменили только в 1888 году, и наша страна последней в Америке отказалась от этого зла.

Журналисты пытались проследить мою родословную. В результате появилось две версии моего происхождения: первая заключается в том, что мои предки были родом из Анголы, вторая – из Нигерии. Вероятно, владельца плантации, на которой работали мои первые предки, привезенные в Бразилию, звали Насименту.

Иногда сложно объяснить, каково быть черным в Бразилии. Здесь все расы перемешаны – в каждом есть кровь черного, коренного индейца, европейца или кого-нибудь еще. В Бразилии было очень много рабов, но после отмены рабства в стране не было никакой изоляции по национальному признаку, так что у нас нет какого-то разделения на расы, как в остальной Южной Африке или США. Я мало сталкивался с предрассудками, связанными с цветом моей кожи, и никогда я не судил людей по их принадлежности к той или иной расе. Моя первая девушка была японкой, затем я встречался со шведкой, а мои дети в принципе смешанного расового происхождения. Конечно, в Бразилии существует расизм, но мне повезло разбогатеть и прославиться в юном возрасте, а люди иначе относятся к богатым и знаменитым. Это как отдельная раса – ты не белый и не черный, а известный.

Пребывание в Африке одновременно и смущало, и приносило удовольствие. Я видел, какую надежду в африканцев вселял вид черного, добившегося такого огромного успеха. Я также чувствовал, что они, как и я, гордились тем, что это была земля моих праотцов. Я осознал, что стал очень знаменитым, – ведь даже люди, которые не очень-то увлекались спортом, знали меня как футболиста. А в Африке я был еще и всемирно известным черным, поэтому здесь этому придавалось иное значение.