— Пятьдесят рублей, но простите, он…

— Даже не отправил меня в больницу? Это вы хотите сказать? Согласен — не отправил, но он старался и, на мой взгляд, деньги обещанные отработал. Отдайте их ему.

Алексей полез в карман брюк, оставаясь при этом в полусогнутом состоянии, будто кланялся извозчику, достал пухлый бумажник, открыл его, порылся в пачке купюр, выбрал нужные, передал их извозчику.

— Премного благодарен, — сказал тот и, не посмотрев на протянутые ему бумажки, схватил их и побыстрее запихнул себе за пазуху, а то вдруг отнимут.

На прощание Алексей бросил на них недобрый взгляд. Особенно досталось извозчику. Может, задумал проучить его.

— Боюсь, не простит он мне этого, — сказал извозчик, когда шаги Алексея слились с шумом толпы, — видел, как глаза у него сверкнули? Чистый зверь. Что же мне теперь и на работу не выходить? Прятаться от него? Как думаешь, барин?

— Зачем ты ему? Время на тебя только терять. Думаю, у него другие цели.

— Какие же?

— А вот этого тебе знать не надо. Как говорится меньше знаешь, лучше спишь. Ты теперь свободен?

— Да, а что?

Удивленный извозчик полагал, что теперь-то пилот покинет его экипаж, растворится в толпе и на том неприятности его закончатся. Он отправится в церковь, поставит свечку, пообещает, что будет только честным трудом зарабатывать, ну может, и не совсем честным, но, по крайней мере, на такие авантюры, в которую он ввязался минувшим вечером, его уже никакими деньгами не заманишь. Так нет же, не закончились, выходит, еще неприятности.

— Отвези меня домой. Ты ведь не забыл, где я живу?

— Нет.

Голос у извозчика повеселел. Он вернулся к своей привычной работе, и это ему нравилось. Потом он помрачнел. Мало ли что пилот говорит. Ему-то что. За себя постоять может. А как быть, если извозчика подкараулят ночью пара-тройка добрых молодцев, отделают хорошенько, как хотел он отделать этой ночью пилота. Дескать, учись, опыта набирайся. Мысли такие в голове засели, как заноза, как комар возле уха, пищали. Извозчик гнал их прочь, отмахиваясь кнутом, но кнут отчего-то все больше попадал по крупу лошади, легонько подстегивая ее и заставляя бежать побыстрее.

Коляска подпрыгивала на брусчатке, до основания встряхивая пассажиров, и от этого не спасали ни старые рессоры, ни жесткое кресло. После «Руссо-Балта» езда такая напоминала еще одну пытку. А ведь днем ранее Шешель так не считал бы. Этак привыкнешь к роскошной жизни, затянет она тебя и разучишься воспринимать реальность такой, какая она есть. В мире иллюзий жить начнешь. После съемок авто у него отберут, предоставят новому актеру. На свой гонорар Шешель такую роскошь себе позволить не сможет. Вот если получить деньги за три фильма, тогда конечно, но… что ж…, от всего этого тоже быстро отвыкаешь.

Изредка Шешель выглядывал из экипажа, для этого ему приходилось садиться на самый кончик скамейки, опора оставалась невелика. На какой-нибудь особенно большой кочке или рытвине он мог и вовсе слететь на пол или вперед повалиться прямо на спину извозчика. Тот, не ожидая такого подвоха и нападения со спины, сам не удержится на козлах и упадет прямо под колеса своего экипажа.

Крайне неудобная поза. Ноги начали затекать. Шешель попробовал сложить крышу экипажа. Он мог бы попросить об этом извозчика, но тогда пришлось бы останавливаться. Он и сам мог справиться с этой нехитрой задачей. Все тот же звук то ли складывающегося зонтика, то ли взмаха крыльев летучей мыши сопровождал его действия. Извозчик, услышав его, испуганно резко оглянулся. Этак он и от скрипа двери станет дрожать. Увидев, что ничего страшного не произошло, напряжение на его лице разгладилось.

— Сказал бы мне. Я бы все сделал.

Шешель только махнул в ответ рукой.

Для успокоения нервов извозчик уже не в первый раз завел какое-то мычание себе под нос. Песню какую-то, видать, напевал. Позже он спохватывался, замолкал, думая, что такое исполнение пилоту не понравится, но через минуту-другую, погруженный в свои мысли, обо всем забывал и вновь начинал мычать.

По улицам растекался, выползая из-под дверей и просачиваясь из окон кухонь, аромат приготавливаемых здесь блюд. Приятный свет в витринах освещал сделанные из папье-маше и воска муляжи разнообразных кушаний. Все они походили на приманку в капкане или на крючке. Но только ухвати ее, а там…

Шешель провожал рестораны взглядом, точно в поезде сидел, смотрел на все это великолепие из окна вагона и не мог остановиться. Разве что дернуть за стоп-кран.

Он не завтракал, а пообедать и уж тем более поужинать — забыл. В желудке, кроме соков, ничего уж не осталось. Они бунтовали, стали вгрызаться в стенки желудка, совсем как рудокопы. Их надо было усмирить. Бросить им какую-то подачку. Пусть займутся делом. Растворят кусок мяса с гарниром. Пока Шешель апатично размышлял над этим, оказалось, что они почти проехали улицу с ресторанами. Недалеко осталось и до его дома. Он видел его уже.

— Постой-ка, — Шешель мягко похлопал ладонью по плечу извозчика, — я сойду здесь.

— Так ведь еще не приехали.

— Ничего. Я прогуляюсь. На-ка, возьми, — он протянул извозчику двадцатикопеечную монетку.

— Да что вы, барин, — стал отнекиваться извозчик, — не возьму я с вас денег. Если бы не вы, что бы со мной было.

— Ничего бы не было, — засмеялся Шешель, но руку с монеткой не убрал.

— И то верно, — с мгновенье подумав, сказал извозчик, — благодарствую.

Он запрятал монетку в карман. Все-таки эти дни были для него удачны. Могло обернуться все гораздо хуже.

— Где мне тебя найти, если помощь потребуется?

— Какая помощь? — насторожился извозчик. Не беспокойся, отколотить кого-нибудь просить не стану. С этим сам управлюсь.

— Да на Привокзальной площади. Меня там все извозчики знают. Спросите — скажут, где я.

— Самое интересное, что я до сих пор не знаю, как тебя звать.

— А ведь верно. Савва я. Савва Микульев.

— Меня-то ты знаешь, как звать.

— Да. Слышал, как ты этому прохиндею представлялся.

— Тогда счастливо тебе, Савва.

— Будь здоров, барин. Прости, ежели что не так.

Так много людей вокруг, а чувствуешь одиночество, будто в пустыне оказался, где на тысячи километров нет ничего живого, а только один песок. Он все никак не мог убежать от одиночества. Он пил кофе в точно такой же кондитерской, что и днем ранее. За это время ситуация сильно изменилась. Был вечер, а не день. Он смотрел сквозь витрину на проезжающие мимо авто, потом поворачивался в зал и смотрел на людей. Они обсуждали свои дела, и Шешель был им абсолютно безразличен. Он пригубливал чашку, взяв ее не за ручку, а за краешки, как только кофе чуть остыл и фарфор уже не обжигал пальцы. Ничего не помогало. В таком состоянии он мог выбежать на улицу, поймать пролетку, поехать к дому Спасаломской и стоять неподалеку, спрятавшись в темноте, чтобы она не увидела его, вздумай посмотреть на улицу, а он бы увидел ее силуэт. Так и на поклонников ее наткнешься. Наверняка многие из них прознали, где живет Спасаломская, и тоже поджидают ее возле дома. Но с ними разговаривать не интересно. Может, вместо них наткнешься на полицейского. Он тоже стоит неподалеку от дома актрисы на тот случай, если особо ретивые и бесцеремонные почитатели ее творчества вздумают взять ее дом штурмом. Но одному ему не отбиться. Помощь Шешеля была бы кстати. Забавно все это.