Скинешь туфли, скинешь платье!

Ты со мною вместе сгинешь,

Пропадешь в моих объятьях!

Последним аккордом перерезал надвое тишину. Поднял гитару над головой, будто призывая всех разделить его заклинанье. Публика грохнула рукоплесканиями, шум заклубился сизым табачным дымом. Фелисидад четко поймала последний такт. Встала точка в точку с истаявшим аккордом, с последним отчаянным вскриком Кукарачи.

– Аи-и-и-и-и! Браво, Фели!

– Оле-е-е-е!

«Кричат, как на корриде». Фелисидад вытерла юбкой мокрый лоб, на миг смугло, мокро блеснули под воланами юбки ее коленки, и мужики закричали еще сильнее, выражая восторг. Купюры посыпались к ее ногам. Посланная с кухни судомойка Ирена, низко наклоняясь и выпячивая круглый как орех зад, проворно собирала рассыпанные по полу песо в сито для просеивания маисовой муки.

Фелисидад жмурилась: ее фотографировали, мелькали яркие вспышки. Сидящий за ближним столиком за раскрытым ноутбуком юноша повыше поднял веб-камеру, чтобы кто-то, на другом конце света, увидел это чудо: окраина Мехико, заштатное кафе, и такая танцорка! Будущая знаменитость.

Она сделала крупный, широкий шаг к Кукараче и, улыбаясь, сказала ему:

– Пока не играй. И не пой. Я вспотела.

– Ты выдала всю себя сразу?

Держа в одной руке гитару, другой он схватил ее за локоть.

Она вырвала руку, топнула ножкой.

– Да просто тут жарко!

Махала рукой, как веером.

– Хочешь мяса? Алисия жарила на каминной решетке. Я угощаю. Потом еще потанцуешь.

– Мяса? – Фелисидад облизнулась, как кошка. – Чье мясо?

– Телятина. Самая нежная. Только для тебя.

Теленок. Его везли на бойню. У него в глазах стыло ожидание кончины. Он все понимал. Звери чуют смерть лучше человека. Потом его и братьев его, таких же напуганных и обреченных, гуртом выгоняли из машины и гнали, гнали по коридорам бойни. Фелисидад увидела глаз теленка. Синий сливовый глаз. Это глядело отчаяние. Боль. Еще живая боль. Жизнь. Сейчас поднимется нож или там убивают током? Цивилизованно?

Или что, что там делают с ними?!

– Эй! – ее трясли за плечи. – Эй! Что с тобой!

Водой в лицо брызгали. Она открыла глаза. Сидит на стуле, и Кукарача – у ее ног, лицо бледное, мокрый платок в руках, и машет платком, и брызги летят ей в глаза и щеки.

– Ничего, – она вскочила. – Ничего! Не надо мне твоего мяса!

Пронеслась черно-красной, шелковой кометой по гудящему залу.

Вернулась.

Глядела на Кукарачу, а Кукарача глядел на нее.

И она не боялась его взгляда, потому что она уже была колдуньей.

– Не надо так, не надо.

Пожал плечами. Отвел взгляд.

Она сама искала его взгляда. Чтобы крикнуть глазами ему: «Не боюсь тебя!»

Скрестились глаза. Схлестнулись.

Она безмолвно крикнула что хотела.

И это еще больше разъярило, раззадорило его. Дернулись усы. Обнажились зубы. Хотел что-то сказать. Смолчал. Глядел. Поединок глаз.

«Не вырвешься!» «Вырвусь». «Не уйдешь!» «Уйду». «Моя!» «Никогда не буду». «Кого любишь?!» «Не скажу». «Я убью его!» «Не убьешь!»

Она знала, что он сейчас молча крикнет ей.

Он крикнет ей глазами: «Я убью тебя!»

Он крикнул это глазами, и Фелисидад расхохоталась. Громко, в голос.

– Играй «Вечер у моря»! Играй!

Он подчинился приказу.

Марьячис подключили голоса и рокот гитар к звонкому, острому, как нож, голосу Кукарачи, и снова под сводами кафе моталась алым, изумрудным флагом безумная и счастливая музыка, и Фелисидад танцевала, на радость завсегдатаям и тем, кто впервые пришел в кафе Алисии. Оттанцевав «Вечер у моря», она взбила пальцами влажные волосы, они торчком встали у нее надо лбом, поманила рукой Кукарачу и капризно, как взрослая важная дама, проныла ему в ухо:

– Хочу-у-у-у… текилы-ы-ы-ы… и креветки!

Кукарача щелкнул по лбу снующего меж столиков мальчишку-официанта.

– Креветки и бутылку текилы, живо!

Выпивка и закуска принесены. Гул зала – как самолетный гул в ушах. Кафе Алисии сейчас взлетит, крылья накренятся, курс на восток, куда? В Россию. В Россию, снежную страну! Черные медведи в лесах, белые – на льдинах. Как жить среди медведей?

Живет же она меж ягуаров и пантер!

Кукарача разлил текилу в стаканы. Фелисидад наблюдала, как из горла бутылки вытекает в стакан чуть желтоватая жидкость. Глотнешь – и улетишь, далеко, можешь не вернуться. «Вот напьюсь один раз – и все, и приклеюсь к бутылке, и не смогу жить без текилы, и стану как Алисия, что ни вечер, под хмельком. Отец с ума сойдет от горя!»

– Ну, – сказал Кукарача, широко улыбаясь, – давай! Осилишь?

– Хм, – сказала Фелисидад и подмигнула ему, как давеча Алисии подмигивала, – сомневаешься?

Схватила стакан и опрокинула его себе в рот разом.

Креветку жевала вместе со шкуркой, жадно высасывая сладкий йодистый сок.

Плюнула шкурку на тарелку.

– Ух ты! Как мужик!

Кукарача в открытую смеялся над ней.

Но ей почему-то было не обидно.

Ей было весело. И – все равно.

Еще креветку в рот вбросила.

– Но это все, все, – сказала она с набитым ртом, пытаясь очистить третью креветку. – Не наливай, больше не буду, все, все, все…

Кукарача сам очистил ей одну креветку, вторую, третью.

– Жирные, толстые креветки. Прекрасные. Явно из Залива. Нефтью воняют. А их тебе не жалко? Ну, как телят?

Фелисидад перевела дух. Ей становилось все жарче и счастливее. Глоток текилы – и жизнь звучит по-иному. Теперь она понимает, почему люди пьют!

Глядела на разложенные на тарелке голые, розовые, кривые брюшки креветок.

– Нет. Их – нет. Они слишком маленькие. А телята – большие. Они как мы. Ну, глаза у них человечьи.

Переглянулись понимающе. Они уже были собутыльники, а значит, сообщники. И читали мысли друг друга.

– А крокодил ведь тоже большой? И – бегемот? И медведь? И, знаешь, их мясо спокойно можно есть!

Закрыла глаза. Медведи. Белые медведи. Снега, льды. Что такое метель? Когда-нибудь, в России, она увидит ее.

– Да. Можно. Мой отец ел мясо крокодила, – спокойно, улыбаясь, сказала она. – И мясо змеи. Налей мне, пожалуйста, еще капельку!

– Ты же сама говорила: все-все-все…

– Капельку, ты слышал!

Брызнул ей в стакан текилы. Она подняла стакан. Он поднял свой.