— Да. Я сказал правду: с мальчиком трудно разговаривать, и он вспыльчив. Но чтобы наброситься с кинжалом на своего вассала… — Гринса умолк и потряс головой.

— Надо полагать, это было пророчество из ряда вон.

Он кивнул:

— Вот именно. Не уверен, что я отреагировал бы иначе.

— Правда? — с удивлением спросила она. — А что он увидел?

Гринса смерил девушку взглядом:

— Ты же знаешь, я не могу рассказать тебе.

Она на миг встретилась с ним глазами и тут же потупила взор.

— Конечно. Извини, я не подумала.

— Все в порядке.

Кресенна казалась сейчас очень юной; ее нежная кожа почти сияла в свете лун и уличных факелов. Легкий ветерок шевелил ее волосы, и она откинула тонкую прядь со лба. Гринса хотел остановить девушку прямо здесь, на улице, обнять и поцеловать. Но вместо этого повернулся и пошел вперед.

— Ты все время молчала там, в трактире, — сказал он. — Мы с Трином слишком много болтали?

Кресенна издала короткий смешок:

— Вовсе нет. Я с огромным удовольствием слушала ваши истории о ярмарке. Пока не пришел тот человек.

— Фотир?

— Да. Думаю, тебе не стоит впутываться в эту историю.

Гринса кивнул:

— Ты права. Порою кажется, что разногласия между кирси еще труднее уладить, чем раздоры между королевствами Прибрежных Земель.

Кресенна кивнула:

— В Везирне было то же самое.

— Но это глупо. — Гринса потряс головой. — У нас слишком много общего, чтобы враждовать между собой.

— Возможно. Но междоусобия кирси так же стары, как королевства и измена Картаха.

— Междоусобия кирси?

Кресенна покраснела и отвела взгляд.

— Так говорят на Везирнийской Короне.

— По-моему, удачное выражение. А поступок Картаха там по-прежнему называют предательством?

— Некоторые.

— Ты только что назвала.

Девушка улыбнулась, но с горечью:

— Мой отец считал Картаха предателем. Я говорю так скорее по привычке, нежели по чему-то еще.

Гринса не очень поверил Кресенне, но продолжать этот разговор не стоило. Обсуждать с кирси предательство Картаха было все равно что спрашивать инди, придерживается ли он Старой Веры или следует Путем Ина. Большинство кирси в Прибрежных Землях считали Картаха изменником, человеком, предавшим свой народ в самое тяжелое время за несколько слитков золота. Но некоторые, в том числе Гринса, думали иначе.

Войны кирси все равно окончились бы плохо для завоевателей, независимо от поступка Картаха. Это было совершенно очевидно к тому времени, когда он заключил сделку с военачальниками армии инди. Шествие кирсийских войск по Прибрежным Землям удалось остановить, и между двумя народами началась жестокая война на истощение, победу в которой в конечном счете все равно одержали бы защитники Прибрежных Земель, много превосходившие противника численностью. Перейдя на сторону инди и научив их бороться с магией кирси, чтобы положить конец войне, Картах спас десятки тысяч жизней.

Старинная пословица кирси гласила: «Путь предателя одинок». Как и следовало ожидать, кирси прокляли Картаха. Но он не стал своим и среди инди. Они заплатили ему и предоставили убежище, как обещали, но до конца жизни он остался изгоем, никем не любимым и всеми презираемым.

Даже после смерти, даже после многих веков мирного сосуществования двух народов Картах оставался самой одиозной исторической личностью для кирси. Инди же почти забыли о нем. Большинство беловолосых вообще избегало вести разговоры о Картахе, особенно в присутствии инди. Но его предательство лежало в основе почти всех разногласий, которые с тех пор разделяли народ кирси. Конечно, именно в этом крылась причина враждебного отношения Трина к Фотиру. Люди, ненавидевшие Картаха, считали, что кирси, служащие при дворах правителей Прибрежных Земель, совершают такое же предательство изо дня в день.

Нельзя сказать, что Фотир и прочие кирси, занимавшие столь же высокое положение в обществе, простили Картаха. Напротив, многие из них ненавидели его не менее люто, чем Трин. Но в своем влиянии они видели средство упрочить положение кирси в северных землях, помочь соплеменникам стать чем-то большим, нежели просто покоренный народ.

Признавая поступок Картаха мудрым и в известном смысле даже благородным, Гринса все же не мог бесповоротно принять какую-либо сторону. В негодовании мужчин и женщин, разделявших чувства Трина, таилась серьезная опасность, которая в последнее время стала обретать пугающе отчетливые очертания. Однако в благоразумии людей, подобных Фотиру, было что-то оскорбительное. За девять веков, прошедших после нашествия кирси, соплеменники Гринсы так и не сумели смириться со своим поражением.

Некоторое время Гринса и Кресенна шли молча. Ей явно было неловко, и ему тоже, но он никак не мог придумать, что сказать.

— Похоже, здесь наши мнения расходятся, — наконец произнесла она приглушенным голосом.

— Да.

Девушка резко остановилась, взяла Гринсу за руку и развернула лицом к себе.

— Это значит, что мы не можем?.. — Кресенна не договорила. Даже в бледном свете Паньи и Илиаса Гринса увидел, что она покраснела.

— Нет, — сказал он. — Это ничего не значит.

Их взгляды встретились. Мгновение спустя Кресенна шагнула вперед, запустила пальцы в белые волосы Гринсы, притянула его лицо к своему и страстно поцеловала в губы.

— Я рада, — прошептала она, положив голову ему на грудь.

Гринса улыбнулся:

— Я тоже. — Он тихо рассмеялся. — Трин прав. Так лучше, чем ждать еще полгода.

Она улыбнулась, и они снова поцеловались. Во время поцелуя Кресенна неожиданно зевнула.

— Извини. — Она захихикала. — Я очень устала.

Гринса нахмурился:

— Зевать во время поцелуя — особенно первого…

— Второго, — поправила она, продолжая хихикать.

— И все равно. — Теперь Гринса сам улыбнулся. — Это страшный удар по мужскому самолюбию.

— Ты прав, — сказала Кресенна, безуспешно пытаясь сдержать смех. — Мне нет прощения.

Он протянул девушке руку:

— Пойдем. Я провожу тебя до твоей комнаты.

Тут она наконец перестала смеяться:

— А как же наша прогулка?

— Мы пробудем в Керге еще полмесяца. — Он осторожно убрал с ее лба прядь волос, мягких, как санбирийский шелк. — И если хочешь, я буду гулять с тобой каждую ночь.

Девушка взяла Гринсу за руку.

— Хочу, — сказала она и, еще не договорив, подавила очередной зевок.