href="ch2-572.xhtml#id237" class="a">[572]. «Хвала Богу за Атлантический океан! Это географический фундамент наших свобод» — подтверждал во время Первой мировой, друг президента, американский посол в Лондоне У. Пэйдж[573]. Вторая Мировая «война подчеркнула естественно-географические преимущества Америки, — подтверждает экс руководитель ФРС США А. Гринспен, — державы размером с континент, удаленной от Европы, очага военного конфликта»[574].

Буферные государства

«Русские считают себя жертвой непрекращающейся агрессии Запада, — замечал видный британский историк А. Тойнби, — и, пожалуй в длительной исторической перспективе для такого взгляда есть больше оснований, чем нам бы хотелось… Хроники вековой борьбы… действительно отражают, что русские оказывались жертвами агрессии, а люди Запада — агрессорами значительно чаще, чем наоборот»[575].

«Мирная политика соответствует русскому характеру, — подтверждал в 1916 г. британский историк Ч. Саролеа, — Самый типичный русский писатель — это и самый бескомпромиссный апостол мира. В русском темпераменте нет ничего агрессивного. Его сила заключается в терпении и стоической выдержке, в пассивном сопротивлении. Даже военная история России иллюстрирует этот характер»[576].

«Я вообще не знаю, чтобы Россия когда-либо затевала наступательную войну против кого-нибудь из своих европейских соседей…, — подтверждал британский премьер Д. Ллойд Джордж, — Она хотела мира, нуждалась в мире и жила бы в мире, если бы ее оставили в покое. Она переживала начало значительного промышленного подъема, и ей нужен был мир, чтобы промышленность достигла полного расцвета… Что бы ни говорили о ее внутреннем управлении, Россия была миролюбивой нацией. Люди, стоявшие во главе управления ею, были проникнуты миролюбием»[577].

Постоянная угроза с Запада, привела к тому, что Россия исторически стремилась отгородиться от него цепью буферных государств: Финляндия и Польша были присоединены к России именно, как буферные государства: Финляндия была отвоевана русской армией в кровопролитной войне со Швецией, для предотвращения угрозы очередной агрессии с ее стороны, во время наполеоновских войн; значение Польши определяется тем, что ширина Великой равнины на ее территории «составляет всего 480 километров — от Балтийского моря на севере до Карпатских гор на юге — но у российской границы ширина этой равнины увеличивается до 3200 километров, и оттуда открывается прямой путь на Москву». Польша, поясняет Т. Маршалл, «представляет собой относительно узкий коридор, в котором Россия может развернуть свои вооруженные силы, чтобы помешать врагу приблизиться к ее собственным границам, которые гораздо сложнее защитить из-за их большей протяженности»[578].

Восточная Польша отошла к России в результате ее разделов конца XVIII в. Россия не могла уклониться от этих разделов, поскольку в противном случае это вело к усилению влияния Пруссии в Польше. «В случае с Польшей главным виновником является не Россия, а Пруссия, — указывал на этот факт Саролеа, — Именно Фридрих Великий взял на себя инициативу раздела Польши и обеспечил, и принудил к соучастию, как Россию, так и Австрию»[579]. Немаловажным фактором так же являлась крайняя амбициозность и внутренняя нестабильность Речи Посполитой, что создавало постоянную угрозу, как западным границам России, так и единственному сухопутному пути связывающему ее с Европой. В конечном итоге Россия была вынуждена принять в делах Польши гораздо более деятельное участие, чем ей даже хотелось.

Финляндия и Польша никогда не только не рассматривались Россией, как объекты колонизации, а наоборот имели привилегированный статус, обладая правами автономии (Великого княжества и царства) в размерах, свойственных скорее членам конфедеративного государства, с собственными конституциями (которой не было в России). Имперские статистические справочники того времени, как правило приводили «данные по России, без Польши и Финляндии».

Описывая особенности русской политики в отношении Польши, Саролеа отмечал, что в отличие от Австро-Венгрии, которая «не хотела расстаться со своей добычей», «Россия снова и снова предлагала восстановить независимость Польши. Это была мечта Александра I о восстановлении автономного польского королевства. Все его усилия оказались тщетными, отчасти из-за прусского влияния, отчасти из-за бескомпромиссной позиции польских патриотов…, история отношений между Россией и Польшей была чередой прискорбных недоразумений и политических ошибок»[580].

В отличие от Пруссии, которая «систематически пыталась экспроприировать польское крестьянство и передать польскую землю немецким поселенцам», «Александр II сделал для польского крестьянства то, что Великобритания должна была сделать сорок лет спустя для ирландского крестьянства», «и в то время как прусская Польша была принесена в жертву прусским интересам, Русская Польша стала самой богатой и процветающей провинцией Российской империи»[581].

Спустя 20 лет после окончания Первой мировой, созданный творцами Версальского мира «санитарный кордон» вокруг Советской России, стал плацдармом для развязывания очередной мировой войны, агрессии против СССР. И после победоносного завершения Второй мировой, после тех огромных жертв, которые понесла страна, ради своего выживания, «Советский Союз, — по выражению американского историка Д. Флеминга, — повернул этот санитарный кордон обратно на Запад»[582]. Потери понесенные русскими во время Второй мировой войны «находятся за пределами понимания. Ни один человеческий разум не может принять их, — пояснял Флеминг, — Более того, недостаточно понять их интеллектуально. Что означает этот безграничный ущерб для русских, нужно почувствовать»[583].

«Естественно, сытый американец, сидящий в своем неповрежденном доме, никогда не сможет сделать этого должным образом. Он мог понять полностью только в том случае, если бы точно так же были опустошены Соединенные штаты от Атлантики до Миссисипи, где погибло бы около 27 млн. человек, вдвое больше стало бездомных, а 60 млн. подверглись всем унижающим и жестоким испытаниям, какие только мог изобрести фашистский ум. Только тогда можно было по-настоящему узнать, как русские: чувствуют себя в безопасности от будущего нападения через Восточную Европу»[584].

«Единственный факт, который переопределяет все остальные факты, является то, — подтверждал Э. Маккормик в «Нью-Йорк Таймс» 28 октября 1945 г., — что целью России является обеспечение своей безопасности, что является ее мотивом создания внешней крепости (из стран Восточной Европы)»[585]. Только в завершено извращенном сознании могла родиться мысль, «что страшно израненные советские народы, среди руин которых на всем континенте насчитывалось свыше двадцати миллионов свежих могил, вдруг решили завоевать мир»[586].

«Без глубокого понимания глубочайшего и сильнейшего психологического импульса, оставленного Второй мировой войной, все остальное тщетно…, — пояснял Д. Флеминг, — Ни один народ в мире, который сначала пострадал так, как советские народы, а затем одержал огромную военную победу, не пошел бы в Восточную Европу просто так. Они должны были убедиться, что врата вторжения закрыты, причем методами, которые казались им разумными, а не теми, которые рекомендовали другие, живущие на большом расстоянии»[587][588].

В 2007 г. своей мюнхенской речи В. Путин указал, что «НАТО выдвигает свои передовые силы к нашим государственным границам, а мы, строго выполняя Договор[589], никак не реагируем на эти действия». Действия США и НАТО, приходил к выводу Путин, нарушают тот баланс сил,