Коллеги уже получили свои вещи и, отойдя в сторонку, ждали его, чтобы вместе выйти за загородку к встречающим.

Он все нетерпеливее похаживал вдоль транспортёра. Чемодана не было. Транспортёр опустел и остановился, замер.

«Зачем? Зачем я сдал его в багаж? Не захотел таскать туда-сюда по трапу…» Он побежал искать дежурного по залу выдачи багажа.

И пока тот с картонным корешком ходил куда-то прояснять ситуацию, уговорил коллег уйти, разъехаться по домам. Становилось все невыносимее видеть их с чемоданами и пакетами, выражением соболезнования на лицах.

Выяснилось — чемодан не прибыл из аэропорта отправления. В каком-то кабинете ему объяснили, что такое случается. Предложили написать заявление и приехать в Шереметьево к завтрашнему рейсу из Амстердама. Вполне возможно, чемодан найдётся.

«А если нет?» — хотел он спросить, но почувствовал, как задрожали губы, кровь ударила в виски. Он был уверен, что сейчас где-то недалеко, совсем рядом чьи-то воровские руки торопливо потрошат чемодан.

Домой он добирался на автобусе и метро, наглотался таблеток и, не пускаясь в долгие объяснения со ждавшими подарков женой и сыном, завалился спать. С утра нужно было выходить на работу.

Ему ещё повезло, что рейсы из Амстердама — вечерние. Каждый раз мчался он на своём «жигуле» из больницы по Ленинградскому шоссе к Шереметьеву. Чемодана все не было.

Сослуживцы стали замечать, что этот человек, прежде всегда подтянутый, энергичный, стал появляться небритым, выглядел все хуже и хуже.

Он и сам чувствовал: с ним что-то происходит. Все чаще наваливается какая-то одурь, муть в сознании. По утрам, когда он пытался произнести у зеркала «чи-из», улыбка получалась жалкой.

«Да черт с ним, с этим чемоданом! — решил он однажды после бессонной ночи. — Схожу с ума из-за какого-то барахла». Но вечером снова, как на работу, ехал встречать рейс из Амстердама, ибо служащие Аэрофлота говорили, что ведут какие-то переговоры, обнадеживали…

Начались боли в пояснице. «Радикулит, что ли? Весь разваливаюсь. Надо бы пойти к мануальщику, вообще сделать анализы», — подумал он как-то поздно вечером, подъехав к дому и не находя сил вылезти из машины.

Но он ничего не сделал. Проклятый чемодан не шёл из головы.

И он сам удивился тому, что не испытал особой радости, когда через полтора месяца поездок в Шереметьево ему все же вручили пёстрый от наклеек целёхонький чемодан — запертый, затянутый ремнями. Оказалось, из-за какой-то путаницы чемодан сначала занесло в Тунис, а затем в Гаагу.

И от того, что подарки наконец были розданы, он тоже не испытал радости.

А ещё через месяц он умер в онкоцентре от раковой опухоли в позвоночнике. Со множественными метастазами.

Он лежал в гробу на постаменте — высохший, жёлтый. И ни жене, ни коллегам-врачам, приехавшим в крематорий на похороны, в голову не могло прийти, отчего это он заболел скоротечным раком.

Было около семи вечера. Вот-вот они должны были подойти. Видимо, нужно было бы напоить их чаем, хоть чем-нибудь угостить.

Я открыл холодильник, оглядел его пустые полки. Вынул сиротливо таящуюся в уголке коробку шпрот и последний помидор.

Вскрыл консервы, разложил шпроты веером на тарелке, разрезал помидор на узкие дольки. Нарезал хлеб.

Зачем мне нужна была эта встреча? Я досадовал на себя: «Интеллигентская мягкотелость. Тоже мне писатель, учитель жизни. Пожалел несчастных и обездоленных, а самому угостить нечем. Что сам завтра буду есть? И о чём с ними разговаривать? Сам не знаю, как жить».

…Неделю назад поехал с путёвкой Бюро пропаганды художественной литературы в какое-то ПТУ, где обучают будущих крановщиц, чтобы заработать выступлением четырнадцать рублей пятьдесят копеек. Еле нашёл на окраине Москвы обшарпанное здание. По дороге решил: прочту десяток стихотворений, а потом проведу беседу о том, как важно при выборе профессии прислушаться к тому, чего на самом деле хочет душа.

На этой-то затее я и попался. Вызвал на себя шквал записочек, вопросов с мест. Вызвал к себе нездоровое доверие. После встречи обступили. Кто-то попросил номер моего телефона. Провожали до метро. И вот позвонила некая Наташа, напросилась прийти с двумя подругами, посоветоваться бог знает о чём.

Шёл восьмой час. Они все не приходили. Мне нужно было дочитать чужую рукопись, чтобы написать на неё внутреннюю рецензию для «Нового мира».

Вдруг показалось, будто кто-то выкликает моё имяотчество.

Вышел на балкон и увидел с высоты своего третьего этажа стоящих у закрытой двери подъезда трёх девушек, разряженных, как на праздник. Никого из них я не узнал.

— Здравствуйте! Как войти? Не записали номер кода.

— Открываю! Поднимайтесь.

Войдя, одна из них вручила мне букет роз. Две другие попросили разрешения сразу пройти на кухню, чтобы выложить из хозяйственных сумок принесённое угощение.

— Погодите. Как вас зовут?

— Наташа Иволга, — сказала рослая длинноногая, та, что вручила розы. Неожиданно потянулась ко мне, поцеловала.

Фамилия у неё была красивая. Как и она сама. Подружки тут же последовали её примеру и устремились на кухню со своими сумками.

— Всё-таки вас-то как зовут? — спросил я, растерянно глядя на то, как они выставляют на стол коробку с тортом, банку мёда, банку клубничного варенья, банку баклажанной икры…

— Я Оля, — ответила самая низенькая из них, беленькая, бледненькая.

— А я Настя, — отозвалась третья. — Где у вас ваза? Нужно поставить розы.

Действительно, я, как дурак, все стоял с розами. Пошёл в комнату за вазой. И они пошли за мной, оглядывая книжные полки, фотографии на стенах, рабочий стол с пишущей машинкой.

— Первый раз в гостях у писателя! — воскликнула Наташа. — Вы что, один тут живёте?

Настя, пухленькая, в синем платье с оборочками, деловито предложила:

— Давайте мы тут приберёмся. Подметём, вымоем пол. Это мигом. Пока она говорила, Оля успела отыскать в кладовке совок и веник, принялась было за работу.

Я тут же пресёк самоуправство. Загнал их обратно на кухню.

…Ваза с розами красовалась на столе. За чаем с тортом я впервые толком смог разглядеть будущих операторш строительных кранов.

— Девочки, сколько же вам лет?

— Оле с Настей по двадцать, — ответила Наташа Иволга. — Мне двадцать два.

Эта красавица была и на вид зрелее подруг. Её южную, похоже, украинскую красу портило отсутствие нескольких передних зубов. Поймав мой взгляд, Наташа нехотя объяснила:

— Очередной фраер увязался. Бежала от него в метро, грохнулась на платформе. Вышибло. Надо вставлять.