— Нет, — задыхаясь, отозвалась она, — я справлюсь сама.

«Не справишься», — подумал Митч, увидев, что она выпустила ручку дверцы только для того, чтобы покачнуться и поспешно схватиться за нее снова. На вид ей не было и тридцати. Митч дал бы ей лет двадцать пять, не больше.

На голове у нее был печально известный шарф — неизменный атрибут раковых больных, перенесших химиотерапию. С бледного лица смотрели огромные темные глаза, во взгляде которых он прочел одновременно испуг и решимость.

— Нам по пути, — сказал Митч, глядя на натянувшиеся, как струны, и дрожащие от напряжения мышцы ее рук. — Берите меня под руку. Я отведу вас туда, куда вам надо.

— Спасибо, но я действительно лучше сама.

Она сделала шаг. Нет, скорее она попыталась его сделать, но тут же споткнулась и вынуждена была снова ухватиться за опору. Митч видел, что она на грани слез. На этот раз, когда он протянул руку, она не стала спорить, а схватилась за нее, как за спасательный круг.

— Я думала… — извиняющимся тоном начала она.

— Я знаю, — улыбнулся Митч. — Я тоже упрямый.

Это вызвало на ее лице едва заметную улыбку, а ее напряженный взгляд немного потеплел.

Она была такой легкой, что он почти не ощущал ее руки на своем локте. Он повел было ее от фургона, но понял, что из этого ничего не получится. Она едва переставляла ноги.

— Вам туда обязательно надо? — спросил он.

— Обязательно. Обязательно.

— Хорошо. Тогда вот что мы сделаем. Я вас понесу.

Ее глаза стали еще больше.

— О нет, вы надорветесь!

— Сомневаюсь, — улыбнулся Митч.

Он наклонился и осторожно поднял ее, подхватив одной рукой под колени, а второй под спину. Она не сопротивлялась.

— Все в порядке? — на всякий случай уточнил он.

Она прикусила нижнюю губу и кивнула.

— Хорошо. В таком случае покажите мне, куда идти.

Девушка подняла руку и указала на старомодный памятник из розового гранита. Митч ногой захлопнул дверцу фургона и отнес ее туда, куда она показывала.

— Опустите меня на траву, — попросила она.

— Поставить на ноги? — с сомнением спросил он.

— Нет, — прошептала она, — так, чтобы я могла сесть.

Митч присел на корточки и осторожно опустил ее на землю. Она приподнялась, опираясь на руки, напомнив ему худенькую женщину на знаменитой картине «Мир Кристины» Эндрю Уайета.

— Давайте я помогу вам облокотиться на памятник, — предложил он.

Девушку это предложение, похоже, шокировало, но затем она, видимо, поняла: чтобы сидеть прямо, ей и в самом деле понадобится опора. Она кивнула, и Митч снова поднял ее и усадил рядом с монолитом, к которому она тут же прислонилась.

— Я буду вон там, — пояснил он, неопределенно махнув рукой куда-то в сторону могил Ньюкистов.

— Хорошо, — шепнула она, глядя на него снизу вверх. — Спасибо.

— Когда вы будете готовы, махните мне рукой.

— Хорошо, — повторила она.

Сделав несколько шагов, Митч обернулся, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. И только тут обратил внимание на могилу, к которой так рвалась его новая знакомая. Девушка немного передвинулась и сидела, прислонившись к памятнику и держась за него правой рукой. Левую ладонь она прижала к лицевой стороне камня. Над ее пальцами виднелась одна-единственная строка.

«Упокойся с миром» — гласила эта строка. Имени на памятнике не было, зато был проставлен год смерти: 1987.

* * *

Митч не знал, что почувствует, отыскав могилу матери, но никак не ожидал, что этим чувством окажется беспокойство. Оказалось, что он вообще не может стоять на месте. Он должен был двигаться, поэтому начал расхаживать по кладбищу, периодически поглядывая в сторону больной девушки.

И только наткнувшись на могилу Марджи Рейнолдс, он ощутил прилив чувств, которые ожидал испытать к своей матери. Прежде всего, он был шокирован. «Миссис Рейнолдс умерла?» Затем нахлынул гнев из-за того, что ему об этом не сказали, а потом его охватила печаль о человеке, которого он любил гораздо сильнее собственной матери. Взглянув на даты рождения и смерти, он прикинул, что, когда она умерла, Эбби было двадцать восемь лет. Ее связывали с матерью самые нежные и теплые чувства.

«Тебя это, наверное, чуть не убило», — подумал он об Эбби.

Даже не осознавая, что делает, он вытащил из заднего кармана бумажник и, открыв его, посмотрел на маленькую фотографию, с которой весело улыбался его шестилетний сын. Митч улыбнулся в ответ и вдруг испытал резкий приступ тоски по малышу, который эту неделю жил у своей матери.

Он протянул бумажник к могиле Марджи Рейнолдс.

— Это Джимми, — тихо произнес он. — Мой сын. — И понял, что ему хочется рассказать ей больше. — У нас над ним совместная опека. Мне кажется, это очень удачный вариант. Во всяком случае, гораздо лучше, чем возможность видеть его только по выходным. Вам, наверное, понравилась бы моя бывшая жена. Вы ей точно понравились бы. Наверное, этот брак можно было спасти, по у нас ничего не вышло. Я думал, что люблю ее достаточно для того, чтобы жениться, но оказалось, что я ошибся. Я вообще наделал много ошибок… — Митч закрыл бумажник и сунул его обратно в карман. — Ладно. Жаль, что вы так и не познакомились с Джимми.

Ему больно было осознавать, что Джимми родился еще за год до смерти Марджи. Если бы только он смог привезти сюда своего сына…

«На ее похороны я, наверное, приехал бы», — подумал Митч, но тут же понял, что в этом случае ему пришлось бы столкнуться с Эбби, а это было невозможно. Точно так же он не смог бы войти в дом Рейнолдсов с ребенком, которого ему родила другая женщина. От этой мысли и от воспоминания об Эбби рядом с Патриком Митча охватило такое горе, что он едва устоял на ногах. На мгновение ему показалось, что ему, как и больной девушке, нужна опора, чтобы не упасть. Но рядом никого не было. Сделав над собой усилие, он подавил приступ горя и разочарования.

Где-то в глубине души у него все еще теплилась надежда.

Внезапно он ощутил, что его сознание снова захлестывает гнев — алая, пульсирующая ярость, сопровождающаяся безмолвным криком. Семнадцать лет в его мозгу эхом отдавался протест: «Я ничего не сделал. За что мне это? Ведь это и мой город тоже!»

Боковым зрением он заметив какое-то движение и поднял голову. Девушка махала ему рукой.

Подпитавшись энергией гнева, Митч быстро зашагал вверх по холму.

— Вы хотите уйти?

Она кивнула и даже потянулась к нему, как ребенок, который хочет, чтобы его взяли на руки. На этот раз, когда он ее поднял, от нее пахло травой.

— Кто здесь похоронен? — спросил он.

— Дева, — ответила она.