И мне это не понравилось.

Как только принесли спиртное, я тут же налил себе полный стакан зеленоватого напитка. Залпом опустошил его. Ещё не привык к крепкому алкоголю — на глазах выступили слёзы.

И вдруг мой взгляд, продолжавший исследовать зал, замер. Но не на длинноногой красотке, а на стуле около пустого столика. Я увидел там… карауку. Точно такую же, как та, что осталась в доме Силаевых: десятиструнную, чуть потрёпанную, но на вид в хорошем состоянии. Вспомнил, что слышал звуки музыки, когда явился в бордель — наигрывали простенькую мелодию. Вот только не обратил тогда внимание на музыкантшу.

Выпитый алкоголь хорошо выполнял свою функцию: приглушал голос разума. Мне это нравилось. Я не спешил избавляться от его воздействия. Ведь для того и пришёл в бордель: творить всевозможные забавные глупости, которые не мог позволить себе совершить в другом месте.

То, чего вдруг захотел, именно такой глупостью и являлось.

Я завертел головой, силясь определить хозяйку инструмента. Никто, кроме Чёрной и Белой, не смотрел в мою сторону. И не следил за караукой.

Не найдя, у кого спросить разрешения, перенёс её на свой стол. Исследовал руками корпус инструмента, проверил настройку струн.

— Ты умеешь бренчать на карауке? — спросила Белая.

Её стакан наполовину опустел. Чёрная не отставала от коллеги — тоже хорошо приложилась к своей порции местного аналога гномьего самогона.

Обе компаньонки с любопытством следили за моими действиями.

«Бренчать» — это слово напомнило мне о Мышке. Да и спутницы уставились на меня с тем же детским удивлением, с каким тогда, в кафе, смотрела мелкая.

Перед мысленным взором почему-то предстало лицо моей старшей эльфийской жены — той, из далёкого прошлого. Странно, что вспомнил о ней. Тем более сейчас: вряд ли бы она одобрила то, чем я тут занимался. Улыбнулся, представив выражение её лица после того, как она увидела бы меня в борделе.

Знатный получился бы скандал! В порыве гнева, под воздействием ревности эльфийка превращалась в настоящую фурию! Но не менее бурным вышло бы и наверняка последовавшее за этим примирение — ни одна жрица любви не смогла бы выплеснуть на меня столько страсти.

Пока предавался воспоминаниям, оставленные без присмотра руки завершили вступительный проигрыш «Гимна весны». В воздухе над моим столом распустился прозрачный бежевый цветок афонии — такие цвели рядом с водопадом Обновления. Над его лепестками, размахивая разноцветными крыльями, кружила призрачная фигурка крохотной цветочной феи.

Струны притихли.

Поздно.

В мою сторону уже смотрели десятки работниц и клиенток салона. Все, кто находился в зале. Даже госпожа Барелла вытянула шею, выглядывая из-за спин компаньонок.

Женщины замерли, замолчали. Ждали, как я понял, продолжение мелодии. И следили за феей, что бесшумно наворачивала круги над нашим столом.

Развеять непроизвольно скастованную иллюзию мне не позволил по-детски искренний восторг, что я увидел в глазах своих спутниц. Обе компаньонки застыли с приоткрытыми ртами — ну точно, как тогда Мышка. Они сейчас выглядели не жрицами любви — наивными девчонками.

Не захотел их разочаровывать. Продолжил перебирать струны.

С удивлением обнаружил, что разволновался. Странно. Это в мои-то годы! И с моим опытом выступлений перед людскими массами! Неужели это последствие того, что мой талант певца не признали ни в одной из прошлых жизней?

Заглянул в свою ауру.

Резерв на девять десятых заполнен маной — с прошедшей ночи почти не тратил энергию.

Окинул взглядом собравшихся вокруг меня женщин.

Интересно, что если…

Бурливший в крови алкоголь подбивал на авантюры. Я не сопротивлялся ему.

На полу, на столах одна за другой появлялись призрачные афонии. Покачивались, словно на ветру. Превращали зал в цветочную поляну. Над головами женщин замелькали маленькие, облачённые в яркие разноцветные платья фигурки. Феи гонялись друг за другом, дурачились, беззвучно смеялись. Точь в точь, как настоящие. Именно такими я их и помнил.

В зале кто-то взвизгнул. Кто-то охнул. Кто-то хлопнул в ладоши.

Все прочие звуки в салоне стихли, когда я запел.

* * *

В апартаменты мы вернулись ещё ночью.

Поднимаясь по ступенькам на свой этаж, я заметил у своих спутниц тот самый взгляд, каким в последние дни одаривала меня Рослевалда Силаева. И в очередной раз подивился, насколько велика сила искусства. В воздействии на умы и чувства женщин вряд ли с ним сможет тягаться даже магия.

Я знал об этом давно. Но на собственном опыте проверил свою догадку лишь в нынешней жизни. И то, что я обнаружил, мне определённо нравилось.

Как и то, что устроили мне Чёрная и Белая, едва вслед за мной переступили порог комнаты.

До самого рассвета я пожинал плоды своего двухчасового выступления.

Сколько я спел песен там, в общем зале борделя? Вспомнил не меньше десятка. Хотя собирался ограничиться «Гимном весны».

Но толпа женщин, неистово вопившая всякий раз, когда я умолкал, долго не позволяла мне остановиться. Сулили деньги, угрожали, умоляли. В какой-то момент я обнаружил, что собравшиеся в салоне женщины готовы были пойти на что угодно, лишь бы я не прекращал выступление.

Столько мне ещё не доводилось петь — ни в этой, ни в прошлых жизнях. Как и играть так долго на музыкальном инструменте.

Кончики пальцев то и дело немели. В недолгих перерывах восстанавливал их чувствительность магией.

Но голос не подвёл. Выдержал: не зря я вчера вложил в голосовые связки столько укрепляющих заклинаний.

Судя по тому, что вытворяла под утро с моим телом пара компаньонок, укрепляющие плетения не помешали бы и некоторым другим частям моего тела: перед подобным напором пасовала даже молодость.

Чёрная и Белая едва ли не с боем отобрали меня у прочих женщин, среди которых преобладали гостьи салона. Не позволили тем проследовать в апартаменты следом за нами. Действовали слаженно, точно отрабатывали защиту клиенток на специальных тренировках. Подозреваю, что, вновь очутившись вместе со мной на кровати, компаньонки восприняли меня, как отвоёванный у прочих приз.

Не стал их в этом разубеждать.

Получал удовольствие от их стараний, теперь совсем не походивших на то деловитое «обучение», которому мы посвятили начало вечера.

Полдюжины раз за остаток ночи кастовал на себя и своих партнёрш «бодрость». Несколько раз заживлял раны там, где моё непривыкшее к столь интенсивному использованию тело давало слабину.

А когда небо за окном посветлело, объявил жрицам любви, что хочу взять паузу на сон — невероятно, но работниц борделя мои слова опечалили.

* * *

Делал вид, что сплю. Посапывал. С закрытыми глазами в одиночку лежал на