«Как же ты ошибался, младший Пашхура, – горько подумал близнец, – всё оказалось так просто!»

Он сделал шаг и скрылся в темноте.

Повелитель Хаммуил появился на верхнем ярусе обходного моста, освещённого множеством нещадно чадящих маслом лампадами, и остановился у арки коридора, ведущего в следующий зал через толщу скалы. Ему открылся общий вид города, выдолбленного в скалах, где тысячи лет караван ждал своего часа.

Огромное пространство, сплошь заполненное низкими каменными строениями, более похожими на норы, чем на дома. Жилища рабов и погонщиков. И только изредка среди унылых и однообразных построек попадались длинные деревянные бараки – казармы стражников. Кое-где горели костры у входов в это подобие домов: там жили погонщики. Рабы же не могли разжигать огонь, и появлялись из своих нор только по надобности господ или когда звучал колокол кормёжки. Повелитель знал: соглядатаи донесли, что там, в норах, рабы вырыли целую систему ходов со своими залами и переходами. Вся скалистая порода под казематами выдолблена и изрыта длинными, уходящими вглубь и в разные стороны туннелями.

Именно там, глубоко в недрах гор, куда опасались спускаться даже лучшие командиры со своими отрядами стражников, зрело глухое недовольство и яростная озлобленность тех, кто все эти века держал караван на своих плечах. И раз в триста или пятьсот лет обезумевшие толпы рабов выплёскивались из этого котла в подземный город, сметая всё на своём пути. Рабы, вооружённые крючьями, кувалдами, лопатами и другим подручным инструментом, не имевшие опыта рукопашных боёв и не знавшие тактики ближнего боя, были обречены ещё до того, как пехота стражи вставала на их пути.

Любой бунт рабов всегда подавлялся быстро и кроваво. После чего всё гнилое заплесневевшее подбрюшье пещер выжигалось жертвенным огнём и вычищалось пехотой стражи. Оставшихся в живых бунтарей скармливали хищникам подземелий, и всё возвращалось на круги своя. Рабы трудились, стража охраняла, соглядатаи доносили, знать ждала. А внизу вновь зарождался и тлел огонь бунта.

Где-то пять тысяч лет назад, повелителю… Хаммуил не смог вспомнить имя, донесли, что там, в туннелях, появились странные существа, отдалённо напоминавшие людей. Были они свирепы и неуловимы, но никогда и ничем не беспокоили караван. Хотя легенды рабов на их счёт звучали ужасно. Но стоит ли беспокоиться об этих кошмарных тварях, да и о беглых рабах, там, в бесконечности переходов, если караван вот-вот выйдет в мир… Мутанты, которые не понять чем заняты в своих тоннелях… «Всё-таки пусть завалят камнями и зальют смолой все норы и казематы города, – подумал повелитель, – нельзя оставлять за спиной то, чего не знаешь». Он с отвращением вдохнул спёртый воздух, наполненный гарью, и двинулся дальше, вглубь коридора, к мосту.

Дальше, за коридором в сотни локтей, отделённая от смердящих залов рабов толстой непроницаемой для звуков и запахов скальной стеной, жила знать: старшие командиры стражи, жрецы, слуги повелителя, доносчики, которым посчастливилось в их нелёгком деле, и прочие, прочие, прочие… Тут никогда не было ветра, дождя. Никто из живущих не видел неба, звёзд, но воздух был чист и сух. Рассеянный свет наполнял пространство подземелья, проникая в самые дальние закоулки пещер.

И все они, тут живущие и верующие в повелителя, жили одним – ожиданием.

«Как же разросся караван за это время, – подумал повелитель, – с этим надо что-то делать. Доносы и казни. Единственный радикальный способ решения проблемы. И не только этой…»

Он вышел на мост, под которым несла свои воды чёрная подземная река и, миновав его, прошёл по верхним мостам над казармами стражи, окружавшими жертвенную площадь, и оказался в пещерах жрецов.

Его ждали. Все жрецы во главе с верховным жрецом Фелифеямом стояли на коленях и смотрели, как он входит. Почти три десятка облечённых немалой властью и умеющих ею пользоваться. Да ученики, окружённые страхом непонимания. Даже командиры стражи побаивались этих юнцов и старательно обходили их стороной, когда кто-либо из них выходил в пещеры по своим надобностям.

Старшие жрецы всегда умело охраняли свою территорию: войти сюда, в зал обречённых, мог один повелитель. И не то, чтобы жрецы препятствовали, но всегда находились веские основания, и свита повелителя оставалась на верхних мостах. Впрочем, никто из приближённых повелителя и не стремился встретиться лицом к лицу с любым из жрецов. Слишком велик был страх перед ними. По этой же причине ни один из соглядатаев не стремился войти в доверие даже к ученикам. Хотя за такой донос старший помощник во всех делах многое обещал.

Сколько усилий потрачено зря, но и разведчики, выходившие на поверхность, боялись. А те, лучшие из них, кто, презрев страх, уходили сюда, в залы жрецов, никогда не возвращались, и вестей от них не доносилось. Каста, никого не допускающая в себя. Хотя вреда от них не было никакого, а пользу, и немалую, жрецы приносили. При последнем бунте рабов верховному жрецу достаточно было просто встать на пути беснующийся толпы – и с мятежом было покончено. Палачи тенью накрыли парализованных страхом, оставляя за собой кровавое месиво. Жрец молча наблюдал за расправой, и только в его глазах тлели чёрно-красные угли, подёрнутые пеплом. А пехота стражи так и осталась в казармах.

Кроме этого, жрецы единственные, кто копили знания и писали историю каравана. И все повелители их не любили. Не любили за ту уверенность, что даётся умом и знаниями.

«Чёртово семя, – подумал повелитель, – можно было приказать, и верховный жрец сам бы прибежал. Да дело уж больно важное…» Хаммуил подошёл к верховному жрецу и, подняв правую ногу, сильно толкнул того в склонившуюся перед ним голову. Жрец повалился на бок, в пыль и песок – чем он, собственно, и был перед повелителем. Конечно, можно было толкнуть не сильно, символически, всё равно бы жрец упал в пыль. Но сейчас Хаммуилу этот толчок, это напоминание кто есть кто, доставило огромное наслаждение. Фелифеям быстро поднялся. «Слишком быстро, – подумал Хаммуил, – падаль, что-то он мне приготовил».

Поднявшись, Фелифеям вновь замер на коленях у ног повелителя. Теперь, когда формальности были соблюдены, Хаммуил опустился на каменный стул, украшенный рубинами и поставленный у входа специально для него.

– Где хранится душа… – Хаммуил специально выдержал паузу, проверяя верховного жреца.

– Жанна, – отозвался Фелифеям. – Там, где и должно ей быть, повелитель, в забвении.

Верховный жрец замолчал, и повелитель почувствовал, что Фелифеям набирается смелости. Непонятный народ эти жрецы. «Чёртово семя, надо бы вырезать всех этих умников», – подумал Хаммуил, стискивая зубы. Мысль о том, что тут, в караване, есть те, за кем невозможно установить слежку, и они обладают странными, временами пугающими знаниями, силу которых регулярно демонстрируют, наполнила его душу лютой ненавистью. Пусть даже ни один жрец никогда не был замечен в крамоле.

«Что он молчит, что думает? Нет, слуги, особенно приближенные, думать не должны, лучше всего, чтоб вовсе не умели, иначе сомнения и смута. А караван должен быть единым – как меч, как копьё, пущенное к цели. Иначе не дойти».