Следующим толчком послужил недавний доклад Самнера Уэллса, заместителя государственного секретаря Корделла Халла, которого Рузвельт посылал в турне по Европе в период с февраля по март 1940 года с тем, чтобы проверить, насколько его тезис о том, что «дела в Европе идут все хуже» оправдает его решение баллотироваться на третий срок. Уэллс был умным человеком, настолько тонким и изощренным политиком, насколько был груб и прямолинеен Халл. Тем не менее, его миссия, по крайней мере с точки зрения Великобритании, была настолько неудачной, насколько это можно себе представить. Она полностью отличалась в худшую сторону от той, которую предпринял Гарри Гопкинс спустя один год.

Уэллс посетил Париж, Берлин, Рим и Лондон. Он остался под впечатлением от Гитлера, частично по не имеющей отношения к делу причине, — тот говорил на чистом простом немецком языке, и Уэллс смог понять каждое слово (Де Голль, с некоторыми поправками, по его оценкам, должен был стоять ничуть не ниже). Еще сильнее Уэллса поразил Муссолини. Европейский государственный муж, который произвел наиболее неприятное впечатление на Уэллса, был Черчилль. Уэллс увидел в нем человека, насквозь пропитанного виски, потворствующего своим желаниям (он сообщает о двадцатичетырехдюймовой сигаре, хотя, на деле, сигара Черчилля был вполовину меньше, более того, он ее чаще всего просто жевал, а не курил), и невыносимо болтливого. Его рапорт, несомненно, в какой‑то степени повлиял на Рузвельта, который в апреле произнес одну из своих наиболее сентенциозных речей и для англичанина того периода имела невыносимо снисходительные замечания: «Я прихожу в бешенство, — говорил ФДР Моргентау, — думая о том, где был британский флот, когда немцы входили в Берген и Осло. Это просто возмутительно!» Возможно, это так. Конечно, Британия провела Норвежскую кампанию не наилучшим образом. Как ни странно, но вследствие такого неграмотного управления история преподнесла наиболее великодушный подарок — Черчилля. Последний был ответственным министром, в мгновение ока получившим наивысший пост в стране, о котором год или два назад не смел и мечтать. Но Рузвельт, по — прежнему сохранявший нейтралитет в действиях, если не в мыслях, был не тем человеком, который имел право говорить такое.

Уважение Рузвельта к Черчиллю многократно возросло, когда после разгрома Франции премьер — министр Великобритании, вероятно от природы, наибольший франкофил из всех британских премьеров двадцатого столетия (возможно, за исключением Энтони Идена), вступил в жестокий бой с превосходящим по силе французским флотом в трех точках прибрежной зоны Северной Африки в начале июля. Парадокс заключается в том, что это событие возымело такой же эффект на американского либерального президента, как и на правых «заднескамеечников» [68]от партии тори в Палате общин, которые были ярыми сторонниками Чемберлена. И впервые, после того как Черчилль разгромил несколько французских кораблей близ порта Оран, Рузвельт понял, что он готов взяться за дело решительно.

Эта новая уверенность, однако, не помешала ему взять в команду Уэнделла Уилки, своего оппонента от Республиканской партии, который, по существу, являлся либеральным интернационалистом. Основная размолвка между ним и Рузвельтом состояла в том, что как президент корпорации Commonwealth & Southern Electric Уилки не был в восторге от плана Рузвельта дать Югу дешевую электроэнергию. Кампания 1940 года, если оценить ее со стороны и в ретроспективе, кажется мне наиболее дискредитирующей иллюстрацией в истории США на предмет того, как партийная политика превращает в шутов многих при других обстоятельствах замечательных людей. Президент, которого убедили баллотироваться на третий срок, и взъерошенный промышленник, который, пытаясь расстроить его планы на победу (и ему это удалось лучше, чем Гуверу в 1932–м или Лэндону в 1936–м), активно продвигал идею о невмешательстве США в дела Европы, во что не верил ни один из кандидатов. Уилки все чаще говорил, что ФДР подстрекает страну к военным действиям. Рузвельт, в своей знаменитой речи в Бостоне 30 октября, дал следующий ответ: «Мы не будем принимать участия во внешних войнах, и мы не хотим, чтобы наши сухопутные, морские и воздушные силы воевали за пределами нашего континента, если речь не идет о нападении на США». Затем в Филадельфии он пошел еще дальше, заявив: «Ваши сыновья не будут принимать участие ни в одной из внешних войнах». Как видим, здесь «если речь не идет о нападении на США» было и вовсе выпущено. Как бы там ни было — наблюдались признаки того, что на этом этапе, когда немецкие бомбардировщики по ночам бомбят Лондон, мысли американцев в пользу политики вмешательства опережали президентские — его обманный маневр сработал. 5 ноября 1940 года Рузвельт победил Уилки в соотношении 27 миллионов голосов избирателей против 22 миллионов. ФДР также одержал победу в тридцати восьми штатах, что дало ему перевес в коллегии выборщиков в соотношении 449 к 82 голосам. Эта победа не была повторением триумфа 1936–го или даже 1932 годов, но это была достаточно уверенная победа для первого человека в истории США, который избирался на должность президента в третий раз. ФДР сразу же стал наиболее популярным и наиболее одиозным из тридцати двух американских президентов.

Личным практическим (в отличие от риторики) вкладом Рузвельта в дело Антигитлеровской коалиции стало подписание 3 сентября 1940 года договора об «эскадренных миноносцах в обмен на базы» между Великобританией и США. Это соглашение не было достигнуто в одночасье. Черчилль, в более императивной форме, чем он себе обычно позволял в общении с Рузвельтом, писал тридцатого июля: «Я не понимаю, почему при существующей ситуации Вы не можете прислать мне 50–60 ваших самых изношенных эсминцев… Господин Президент, с глубочайшим уважением, должен сообщить Вам, что наступил критический момент в мировой истории, когда это необходимо осуществить немедленно». Договор был заключен пятью неделями позднее; он был выгоден для американцев не менее чем для британцев. Соединенные Штаты получили в долгосрочную аренду ряд ценных военных баз от Ньюфаундленда до Вест — Индии. Великобритания получила эсминцы, но они были настолько давние, что к февралю 1941 года только девять из них были пригодны к использованию, несмотря на недостаток кораблей во флоте Великобритании.

Тем не менее, Черчилль был благодарен, и двадцатого августа, еще до того, как о договоре можно было говорить во всеуслышание, хотя он уже был готов к подписанию, Черчилль произнес одну из своих наиболее памятных речей об англо — американских отношениях. Он сравнил их с течением большой реки: «Я не смог бы остановить этот поток, даже если бы захотел; никто не может его остановить. Как и Миссисипи, эта река непрерывно несет свои воды вперед. Только вперед. Пусть она будет полноводной, безбрежной и движется вперед, неумолимо, неудержимо, благотворно, к новым землям, к лучшим временам». Черчилль, конечно, пытался вести тонкую линию заигрывания с целью заставить Рузвельта принять его сторону. «Никогда ни один любовник не добивался внимания любовницы так решительно, как я добивался внимания Франклина Рузвельта», — скажет он через несколько лет [69]. И Черчилль делал это потому, что хорошо знал: Великобритания может стать важным бастионом сопротивления и в состоянии отсрочить поражение, но она никогда без помощи Соединенных Штатов не сможет одержать победу.