крепко спал, не зная о грозящей ему отставке в качестве Джексонова шафера. Сарториус и Айра Вольферт сидели, расстелив на коленях громадную карту, а миссис Вольферт, кутаясь в шубу, склонилась над рукописью. Я спросил, не ведет ли она дневник.

– Веду, конечно. Но это – стихи. Я над ними работаю с января. Думала, закончу в поезде. Но при моем самочувствии… Всю ночь не спала, – сказала она упавшим голосом. – Руки как лед. Голова кругом идет от впечатлений. Не понимаю, где я нахожусь.

Сарториус длинным тонким пальцем ткнул в точку на карте:

– Сейчас скажу. Только что Лидице проехали. Еще пять часов по Польше, а там – Брест-Литовск.

Брест-Литовск была первая остановка в России. Там должно было произойти множество событий. Колеса поезда сменят на другие, годные для ширококолейных российских рельсов; прицепят вагон-ресторан; а главное – труппу встретят представители Министерства культуры и вместе с нами отправятся в Ленинград.

– Знаете, что мне это напоминает? – сказал Айра Вольферт, указывая трубкой на суровый пейзаж. – Некоторые места в Америке. На Западе.

Сарториус кивнул:

– Вайоминг в зимнее время.

В коридоре я наткнулся на мисс Райан в красной фланелевой ночной рубашке. Она прыгала на одной ноге, нечаянно наступив на образчик дурного поведения Тверп.

– Доброе утро, – сказал я.

– Не прикасайся, – ответила она и пропрыгала к умывалке.

После этого я зашел в вагон № 3, где разместились семейные – родители с детьми. Было послешкольное время; иначе говоря, утренние уроки только что закончились, и дети были настроены поразвлечься. В воздухе носились бумажные самолетики. На заиндевелых окнах пальцами рисовались карикатуры. Русский проводник, еще более унылый и затравленный, чем его коллега из вагона № 2, так замотался, охраняя советское имущество, что не заметил, что творится с самоваром. Его оккупировали двое маленьких мальчиков, поджаривавших на углях сосиски. Один из них, Дэви Бей, предложил мне кусочек.

– Вкусно, а?

Я сказал, что очень. Если мне так нравится, заявил он, то я могу доесть остальное: он уже съел пятнадцать штук.

– Волков видел? – спросил он.

– Не сочиняй, Дэви, – сказала девочка постарше, Гейл Барнс. – Никакие это были не волки, самые обыкновенные собаки.

– А вот и волки, – сказал Дэви, курносый мальчуган с плутовским прищуром. – Все видели. Из окошка. Они похожи были на собак. Вроде собак, только поменьше. И они что делали – гонялись по снегу кругами. Вроде как играли. Я хотел одного застрелить. Во-о-о-лки! – завопил он и ткнул меня в живот ковбойским пистолетиком.

Гейл выразила надежду, что я все понимаю.

– Дэви еще совсем ребенок.

Гейл – дочь Ирвинга Барнса, одного из исполнителей роли Порги. Ей одиннадцать лет, она самая старшая из шестерых детей, которые исполняют мелкие роли в спектакле. От этого у нее развилось ощущение старшей сестры, отвечающей за остальных. Ее обращение с ними отличается добродетельной твердостью, вежливостью и взрослостью, которым позавидует любая гувернантка.

– Простите, – сказала она, глядя в коридор, где ее подопечные ухитрились открыть окно, впустив порывы арктического ветра. – Боюсь, придется это прекратить.

Но, не успев осуществить свою миссию, Гейл вдруг сама превратилась в ребенка.

– Ой, глядите! – завопила она, высовываясь из того самого окна, которое собиралась закрыть. – Ребята, глядите… люди!

«Люди» были двое детишек на коньках, бежавших по длинной ленте пруда на краю заснеженной рощи. Они бежали быстро-быстро, пытаясь не отстать от поезда, и, когда он просвистел мимо, протянули к нему руки, как будто ловя приветственные клики и воздушные поцелуи, посылавшиеся Гейл с приятелями.

Между тем русский проводник обнаружил, что из его самовара валит дым. Он выхватил обгоревшие сосиски из огня и швырнул на пол. Затем, сунув в рот обожженные пальцы и употребляя, судя по тону, весьма горячие выражения, отогнал детей от окна и рывком его закрыл.

– Да брось ты кукситься, – сказал Дэви. – Тут клево!

В купе № 6 на столе (и на ковре) валялись остатки завтрака: кусочки сыра и обрезки фруктов. Послеполуденное солнце сверкало в стакане кьянти, который крутила в руке мисс Райан.

– Обожаю вино, – сказала она страстно. – С двенадцати лет. Серьезно. Чудом не спилась.

Она отпила глоток и вздохнула от удовольствия, выражавшего общий настрой. Мисс Тигпен с женихом, явно тоже попробовавшие кьянти, устроились в уголке, ее голова лежала у него на плече. Царила дремотная тишина, которую прервал стук в дверь и голос:

– Приехали. Россия.

– Все по местам, – сказала мисс Райан. – Представление начинается.

За окном возникли первые признаки приближения границы: голые деревянные вышки вроде тех, что окружают уголовные лагеря Юга. Далеко отстоя друг от друга, они шагали по пустынному пространству, как гигантские телеграфные столбы. На ближайшей к нам вышке я разглядел человека, смотревшего в бинокль на наш поезд. Поезд между тем на повороте постепенно замедлял ход и наконец остановился. Мы находились на сортировочной станции, в лабиринте путей и товарных вагонов. Это была советская граница, в сорока минутах от Брест-Литовска.

На путях стада женщин, закутанных в платки, как в чадру, но шерстяную, ломами расчищали лед, останавливаясь, только чтобы высморкаться в ободранные красные ладони. Лишь немногие мельком глянули на «Голубой экспресс», да и те навлекли на себя острые взгляды многочисленных милиционеров, без дела стоявших вокруг, сунув руки в карманы шинелей.

– Ужас какой, – сказала мисс Тигпен. – Дамы работают, а мужчины стоят и смотрят. Как не стыдно!

– Вот так-то, детка, – сказал Джексон, подышав на рубиновый перстень и полируя его рукавом. – Здесь каждый мужик – Кайфолов.

– Попробовали бы со мной так обращаться, – ответила мисс Тигпен с ноткой угрозы в голосе.

– Но мужчины-то, мужчины – один другого лучше! – сказала мисс Райан. Ее интерес привлекли двое офицеров, расхаживавших взад и вперед под нашим окном: высокие, сильные, молчаливые типы с тонкими губами и грубыми, обветренными лицами. Один из них поднял голову и, увидев синие глаза и длинные золотистые волосы мисс Райан, сбился с шага.

– Ох, какой это будет ужас! – плачущим голосом сказала мисс Райан.

– Если что, детонька? – спросила мисс Тигпен.

– Если я влюблюсь в русского, – сказала мисс Райан, – полная хана. Мама говорила, что с меня станется. Она сказала, если влюбишься в русского, домой не возвращайся. Но, – продолжала она, и взгляд ее снова обратился к офицеру, – если они все такие…

Однако поклоннику мисс Райан пришлось внезапно забыть о флирте, ибо он превратился в рядового небольшой русской армии, пустившейся на ловлю Робина Джоахима. Джоахим, не скрывавший своей страсти к фотографии, в нарушение правил вылез из поезда, да еще усугубил свой проступок, попытавшись поснимать. Теперь он зигзагами бежал по путям, еле увернувшись от