это затянувшееся молчание. Он вспомнил строчку из письма «Не беспокойтесь обо мне и не ищите встречи со мной. Ответьте мне письмом» и ухватился за это письмо, как за соломинку, дабы оправдать свой визит. Он ограничился тем, что повторил предложения Бернардо, словно ему, Хулио Швейцеру, они только что пришли в голову. Выглядело это несколько абсурдным. Бернардо пришел к нему на помощь, и беседа неожиданно потекла как по маслу. Швейцер еще не успевал замолкнуть, как тут же начинал говорить Бернардо, а его собеседник поддакивал, кивая головой: «да», «конечно», «так будет лучше», «замечательно»... Из страха, что вновь повиснет молчание, они совсем не придавали значения темам их разговора. Первым умолк Бернардо. Тогда и сеньор Швейцер заметил вдали, за самшитовой изгородью, высокого плотного юношу рядом с какой-то старушкой. Внезапно юноша направился прямо к ним и, подойдя к живой изгороди, не стал ее обходить, а пошел напролом, пробираясь с поразительной ловкостью сквозь самшитовые заросли. Он шел, не отрывая взгляда от Бернардо. Тот, в свою очередь, тоже смотрел на юношу, и лицо его постепенно озарялось улыбкой.

Но тут случилось непредвиденное. Ветер подхватил газетный обрывок и бросил его под ноги юноше. Тот остановился в нескольких метрах от мужчин, поднял обрывок и посмотрел на него с выражением человека, подумавшего про себя: «это слишком серьезно, чтобы прочитать прямо сейчас», тщательно сложил бумажку, спрятал ее в карман и, повернувшись на каблуках, удалился. На этот раз, подойдя к изгороди, он не стал продираться через самшит, а свернул на тропку и вскоре скрылся из глаз.

Бернардо так и застыл с приоткрытым ртом, сеньор Швейцер не мог сдержаться и спросил тихим, прерывистым голосом, который показался ему чужим и незнакомым:

— Это Рауль Велес?

— Да, — ответил Бернардо, — видите, он инстинктивно тянется ко мне, но всегда что-нибудь встает между нами. Сегодня вот эта проклятая газета.

А затем, в том же быстром темпе и в том же тоне, в каком они беседовали минутой раньше, проговорил:

— У меня была связь с Хасинтой Велес, сестрой этого юноши. Несколько месяцев она жила у меня. Это она попросила позаботиться о Рауле и, прежде чем уехать, сама выбрала этот санаторий.

— Прежде чем уехать... куда?

— Не знаю. Мы с ней постоянно спорили, я приставал с разными вопросами, в общем, я ее раздражал. Всегда раздражаешь тех, кого любишь. И она ушла.

— И ничего не написала?

— В доме, где они снимали комнаты до того, как умерла ее мать, я нашел в письменном столе разные письма. Но все это были письма, написанные сеньорой де Велес, их вернула почта. Они были посланы людям, адреса которых не удалось установить. Почтовые индексы многих улиц изменились и уже не совпадают с теми, что указаны на конвертах, а какие-то дома давно снесли, а на их месте выстроены новые. Но я на этом не успокоился и повидал многих из тех, кто носит фамилию Велес. Но никто не знал эту семью. Правда, один человек, Рауль Велес Ортусар (он старше меня), сказал мне, что в их роду был некий, почти мифический, персонаж — тетя Хасинта, на нее имела обыкновение ссылаться его матушка. Поговаривали, эта Хасинта была женщиной с дурной репутацией и умерла где-то в Европе.

— Но это никак не может быть Хасинта, — мгновенно отреагировал сеньор Швейцер, в котором пробудился дух расследования.

— Да, вы правы, но ведь это могла быть сеньора де Велес, тем более, тот человек вовсе не был уверен, что она умерла.

— А вы надеетесь, что Хасинта вернется?

— Она обязательно приедет в санаторий повидать брата. Хасинта его так любит. Для нее «аутизм» Рауля, как говорят врачи, вовсе не порок. Она вообще считает, что это признак превосходства, и даже старается походить на брата.

— Так она больна? — спросил заинтригованный Швейцер.

— Больна или здорова, она нужна мне. Как вы думаете, дон Хулио, она придет? Раньше я в это верил, но сейчас я уже во всем сомневаюсь. Вы верите в сны, дон Хулио? Я тоже не верил, но в последнее время...

— Она являлась вам во снах?

— И да, и нет. Я видел только ее ноги, как будто она стоит передо мной, а я потупился и смотрю в пол. Даже странно, до какой степени могут быть выразительны ноги человека. У меня было такое впечатление, будто я смотрю не на ноги, а в ее лицо. А потом, только я попытался перевести взгляд выше, все подернулось сероватой дымкой.

Вчера мне приснилась та же дымка, точно такого же серого цвета, но временами она становилась белой, полупрозрачной. Я находился словно в трансе и боялся проснуться. Ощутив Хасинту где-то там, рядом, я сказал ей, что она меня обманула, использовала как предлог для того, чтобы я определил Рауля в санаторий. Я умолял ее о встрече. Мы говорили об интимных вещах, о нас двоих и еще о женщине, к которой Хасинта меня ревновала. Я дрожал от ярости, она же, вместо того чтобы сердиться, смеялась надо мной. Заметив мою дрожь, она обронила: «Зябкий, как все мужчины». И вдруг стала упрекать меня. Однажды я приписал ей якобы чувства, которые она осуждает, которым она не подвержена, а я утверждал, что видел ее плачущей. Хасинту это задело. «Мы никогда не плачем», — заявила она, имея в виду себя и Рауля. А я заметил, что слезы вовсе не показывали ее истинного душевного состояния, что затем и объяснил весьма правдоподобным образом, чем окончательно вывел ее из себя. «Ты тоже меня обманул», — сказала она по-немецки.

— Она знает немецкий?

— Ни слова, но я ясно услышал, как Хасинта произнесла «Auch du hast betrogen!» А потом в этом моем сне я увидел, будто я сижу и раскладываю пасьянс, но стоит мне раскрыть карту не по правилам, как кто-то хватает меня за руку из-за стола. И я проснулся.

Сеньор Швейцер, как мог, успокоил Бернардо. Конечно, Хасинта вернется повидать брата. Это самое логичное. И не надо так всерьез относиться к снам.

С этими словами они и распрощались.

Выйдя из домика, сеньор Швейцер рассеянно свернул не на ту тропинку и дважды оказывался во двориках других коттеджей в окружении самшитовых зарослей. Он никак не мог выбраться в сад, видневшийся прямо перед ним. Наконец он попал на нужную дорожку и зашагал среди деревьев, ориентируясь на освещенные окна главного