Каждый приход жары напоминал Ифемелу тот, первый, в лето ее приезда. В Америке лето, Ифемелу про это было известно, однако всю свою жизнь она думала, что «за рубежом» — холодное место шерстяных пальто и снега, а раз Америка — это «за рубежом», а заблуждения Ифемелу — сильнее некуда, никаким здравым смыслом их не развеешь, и потому она купила в поездку самую толстую кофту, какую смогла найти в «Теджуошо-маркете».[83] Надела ее в дорогу и, под гул моторов, застегнула ее в салоне самолета до самого горла, а расстегнула, когда они с тетей Уджу выбрались из здания аэропорта. Раскаленный зной смутил ее — смутила и старая пятидверная «тойота» тети Уджу с пятном ржавчины на боку и полопавшейся тканью сидений. Ифемелу таращилась по сторонам, мимо летели дома, автомобили и рекламные щиты, все блеклые, разочаровывающе блеклые: в пейзажах ее воображения все будничное в Америке было покрыто глянцевым лаком. Но больше всего ее потрясло, когда она увидела у кирпичной стены подростка в бейсболке — голова склонена, тело подалось вперед, руки между ног. Обернулась глянуть еще раз.

— Ты видела того мальчишку! — воскликнула она. — Я не знала, что в Америке люди так делают.

— Ты не знала, что люди в Америке писают? — переспросила тетя Уджу, едва покосившись на мальчика, и продолжила смотреть на светофор.

— А, а, тетя! В смысле, что они на улице это делают. Вот так.

— Нет, не делают. Тут не как у нас дома, где все так поступают. Его за это арестовать могут, но тут и район не лучший, — коротко пояснила тетя Уджу.

Что-то в ней было иначе. Ифемелу заметила это сразу, еще в аэропорту: грубо заплетенные волосы, в ушах никаких серег, объятия быстрые, между делом, словно с их расставания не годы прошли, а неделя.

— Мне надо срочно к книгам, — сказала тетя Уджу, уперев взгляд в дорогу. — Экзамены на носу, сама понимаешь.

Ифемелу не знала, что впереди еще один экзамен, — думала, что тетя Уджу ждет результатов. Но сказала:

— Да, понимаю.

Их молчание весило немало. Ифемелу казалось, что ей надо извиниться, хотя не вполне понимала за что. Быть может, тетя Уджу жалела, что Ифемелу уже здесь, у нее в машине, приехала.

У тети зазвонил телефон.

— Да, это Юджу. — Она произнесла свое имя так, а не «Уджу».

— Ты теперь так себя называешь? — спросила Ифемелу погодя.

— Они меня так называют.

Ифемелу проглотила слова «Ну так это же не твое имя». Сказала вместо этого на игбо:

— Я не знала, что здесь так жарко.

— У нас волна жары, первая за лето, — сказала тетя Уджу, будто Ифемелу должно быть понятно, что это такое — «волна жары».

Никогда прежде зной не казался ей таким жарким. Обволакивающий, безжалостный зной. Ручка двери, когда они прибыли на место, оказалась теплой на ощупь. Дике вскочил с ковра в гостиной, заваленного игрушечными машинками и солдатиками, и обнял ее, будто помнил.

— Альма, это моя двоюродная сестра! — сказал он нянечке, бледнокожей женщине с усталым лицом, черные волосы стянуты в хвост на затылке.

Если б Ифемелу повстречала Альму в Лагосе, решила бы, что та белая, но позднее узнала, что Альма — из латиноамериканцев, что в Америке, как ни странно, одновременно есть и этническая, и расовая принадлежность, и через много лет она вспомнила Альму, когда сочиняла для своего блога текст под названием «Как черному неамериканцу понять Америку: что такое “латиноамериканец”».

Но в тот вечер она почти не заметила ни Альму, ни гостиную, меблированную лишь диваном и телевизором, ни велосипед, прислоненный в углу, — ее захватил Дике. Последний раз она видела его в день поспешного отбытия тети Уджу из Лагоса, он тогда был годовалым малышом, беспрестанно ревел в аэропорту, словно понимал, какой переворот только что произошел в его жизни, и вот он, первоклассник, с безукоризненным американским выговором, бодрый донельзя: такой ребенок не усидит спокойно и минуты — и ему никогда не грустно.

— А чего ты в кофте? Тут слишком жарко! — сказал он, хихикнув, все еще держа ее в объятиях.

Она рассмеялась. Он такой кроха, такой невинный, и все же была в нем и зрелость не по годам, пусть и солнечная: никаких темных замыслов против взрослых в его мире он не вынашивал. В ту ночь, после того как он с тетей Уджу отправился спать, а Ифемелу устроилась на одеяле на полу, он сказал:

— Почему она спит на полу, мам? Мы все тут поместимся, — будто чувствовал, каково ей. Ничего плохого в такой договоренности не было — спала же Ифемелу на циновках, когда навещала бабушку в деревне, — но здесь наконец-то Америка, достославная Америка наконец-то, и Ифемелу не ожидала, что спать будет на полу.

— Все в порядке, Дике, — сказала она.

Он встал и принес ей свою подушку:

— Вот. Она мягкая и удобная.

Тетя Уджу сказала:

— Дике, иди сюда, ложись. Дай тете поспать.

Но Ифемелу не спалось, ум слишком бодрила новизна всего, и она дождалась, пока тетя Уджу не засопела, после чего выскользнула из комнаты и включила свет в кухне. Толстый таракан сидел на стене рядом со шкафчиками и слегка подрагивал, точно переводил дух. Будь она в кухне у них дома в Лагосе, она бы нашла веник и прибила его, но американского таракана трогать не стала, замерла у кухонного окна. Эта часть Бруклина называлась Флэтлендз, сказала тетя Уджу. Улицы внизу скверно освещены, по обочинам не деревья с густой листвой, а близко наставленные машины, совсем не как миленькие улочки в «Шоу Козби». Ифемелу простояла долго, тело не уверено в себе, напитано новизной. Но ощутила Ифемелу и трепет предвкушения, жажду открыть Америку.

* * *

— Думаю, лучше всего будет, если ты присмотришь летом за Дике и побережешь мне деньги на няню, а потом начнешь искать работу — когда окажешься в Филадельфии, — объявила тетя Уджу наутро. Она разбудила Ифемелу, по-быстрому объяснила, что к чему с Дике, и сказала, что после работы пойдет в библиотеку заниматься. Слова сыпались горохом. Ифемелу хотелось, чтобы тетя слегка сбавила обороты. — Со студенческой визой ты работать не сможешь, а «работать и учиться» — это чушь, заработок никакой, и тебе придется платить за жилье и покрывать разницу в стоимости учебы. Я потолковала кое с кем из друзей, не знаю, помнишь ли ты ее, — Нгози Оконкво? Она теперь американская гражданка и уехала ненадолго в Нигерию, начать свое дело. Я ее упросила — она тебе даст поработать по своей карточке соцобеспечения.