– Клянусь, если соседи что-то не сделают с этими чертовыми хлопковыми семенами, лично спилю их дерево, – проворчала Вал, поднимаясь на ноги. – Я отойду ненадолго. Тебе еще налить?

«Отойти ненадолго» означало пойти вдуть еще одну дорожку.

Я развернулась.

– Я с тобой.

На ее лице мелькнул интерес.

– Я думала, у тебя от этого мигрень.

Это было просто удобной отмазкой, чтобы отказываться от предложений, не объясняя каждый раз, что мой психотерапевт не одобряет наркоту.

Мне хотелось выздороветь, хотелось позабыть о панических атаках, а не глушить их зависимостями. Но этот телефонный звонок заполнил собой всю мою голову без остатка и подталкивал к срыву, и все, чего мне хотелось, хоть ненадолго перестать бояться скрывающегося в темноте прошлого.

– Ну, знаешь, как говорят, – прошептала я, – пчела и жалит, и мед дает.

Все мы искали способ продолжать жить эту жизнь.

К сожалению, я нашла свой на конце белой дорожки.

* * *

К вечеру я готова была сблевать в один из своих любимых сапог от «Прада», лишь бы не смотреть, как Валентина будет «пробовать» подкатывать к Аллистеру. Он не нуждался в еще большем внимании, женщины и так бросались на него толпами. Впрочем, меня гораздо больше раздражало то, что к каждой из них он был уважителен и внимателен, в то время как на меня смотрел, как на тарелку с порубленной печенью.

Все это варилось в моей голове, как турка с подгоревшим кофе, весь тот вечер, что я провела с Валентиной. Так что, когда Кристиан Аллистер появился на тусовке в пентхаусе Туза, весь такой из себя козел и влажная мечта любой женщины, я захлопнула дверь у него перед носом. Я же говорила, что становлюсь храбрее от порошка. Жаль, что не сильнее; Кристиан легко удержал дверь открытой. И тут же заметил, что я накурена сильнее, чем тамбур поезда.

Не то чтобы я гордилась тем, что сорвалась, – особенно учитывая, что мне еще предстояло объяснять это доктору Розамунду в понедельник, – но меня совершенно точно не волновало мнение Аллистера по этому поводу. Стоило догадаться, что он все равно его выразит. Аллистер схватил меня за подбородок, заглянул в глаза и с отвращением отпихнул от себя.

И вот теперь я стояла и кипела от злости и возмущения, которые он с такой легкостью во мне вызывал.

Я поправила один из своих пучков перед зеркалом в ванной, мысленно повторяя все бранные итальянские слова, которые только знала. Потом сделала глубокий вдох.

Он был снаружи, вежливый со всеми, кроме меня. Понятия не имею, откуда он брал все свое очарование. Валентина не теряла времени даром, прижавшись к нему и смеясь над всем, что он говорил. Бога ради, он же даже не был смешным.

– Джианна, – окликнула меня Валентина. – Иди сюда! Кристиан мне тут рассказывал замечательную историю.

Я нахмурилась, даже не притормозив по пути к мини-бару.

– Кто?

Она осеклась, посмотрев на Кристиана, который стоял рядом с ней и даже бровью не повел в ответ на мою колкость. А потом она надулась.

– Кристиан, скажи ей, чтобы вела себя нормально.

Отвечая ей, он не сводил холодных глаз с меня.

– Конечно. А ты о ком?

С тех пор как он приехал, мы играли в одну из наших любимых игр – ту, где притворялись, что не видим друг друга. Хотя, честно говоря, я бы предпочла, чтобы его тут не было. От его присутствия у меня покалывало под кожей, словно я только и ждала, когда что-то пойдет не так.

– Что между вами с Аллистером происходит? – спросил Лука, вторгаясь у бара в мое личное пространство.

– Апатия, – сказала я, отпивая «Текилу Санрайз».

– Он трогал твое лицо.

– Это называется «отсутствие личных границ», Лука. Большинство мужчин Нью-Йорка этим страдают. – Я многозначительно взглянула на пять сантиметров расстояния между нами. Нельзя было не заметить иронию в том, что я всегда была не против нарушения границ, когда речь шла о Кристиане, чего нельзя было сказать о нем. Раздражающее осознание.

– Мне это не нравится. Ты не принадлежишь ему, чтобы он мог тебя трогать.

– Ох, так мило, что ты беспокоишься о моей чести, Лука.

Он схватил меня за запястье прежде, чем я успела отойти.

– Я защищаю не твою честь, а Ричарда. Он капо и заслуживает подобающего уважения.

– Какая жалость, – надулась я, выдергивая руку. – А я уж подумала, что увидела в тебе проблески души.

Лука ушел не прощаясь, как и всегда, а меня затянули разговоры. Я порхала по комнате, как общительная бабочка с тревожным расстройством.

Мое внимание привлек блеск огромного, во всю стену, окна. Кристиан стоял у бассейна с мисс Совершенство, Еленой Абелли, и они оба смотрели на ночное небо. Рассказывал ли он ей о том, что означает имя Андромеда? Меня накрыло волной чего-то неприятного. Я уставилась на линию плеч Кристина, на его аккуратную стрижку. Такая идеальная, что тактильной части меня хотелось зарыться в нее пальцами и взъерошить. Психически здоровой части меня хотелось выставить его за дверь.

Я поняла, почему у него всегда получалось вывести меня из равновесия.

Из-за него я чувствовала себя маленькой девочкой, жадной до внимания и ласки.

И я ненавидела его за это.

Туз прислонился к стене, глядя на двух идеальных людей на террасе с огнем в глазах, никаким образом не подходящим будущему мужу сестры одной из них. Его отношения с Еленой были взрывоопасной ситуацией, очевидной даже слепому, а уж тем более Кристиану Аллистеру, Видящему Все, Что Ему Видеть Не Положено. Действительно ли его интересовала Елена Абелли, или же он просто вел себя как хладнокровный стратег с конкретной целью? Это уже было не особо важно, так как казалось, что брачный договор Туза с Адрианой вот-вот пойдет ко дну.

– Черт, – пробормотала я.

– Уже слышу шелест купюр, – сказал дядя Нико, Джимми, проходя мимо меня.

Как и Джимми, я поставила крупную сумму на то, что Туз не женится на Адриане, но меня все равно пугали все те проблемы, что за этим последуют.

Затем случились следующие пятнадцать минут, и спор был практически выигран. Видимо, Тузу надоел разговор Елены и Кристиана, так что он столкнул ее в бассейн, заставив всех потерять дар речи и уставиться на них.

Я отдала Елене сменную одежду, которую привезла с собой, потому что, честно говоря, мне было ее жаль. Мне бы не хотелось оказаться предметом ухаживаний Туза. В каком-то смысле он был мягче, чем когда-либо был его отец, – за это я очень уважала