— Да. Энрике просто счастливчик. Келси почувствовала легкий укол в сердце и поспешила отвернуться. Неужели они приехали сюда только для этого? Чтобы он мог повидаться с Амалией? Внезапно устыдившись этих мыслей, она поспешила себя одернуть. “Перестань, Келси, — сердито подумала она. — Что это с тобой?"

Энрике оказался высоким, статным гигантом с изрытым оспой, но, несомненно, привлекательным лицом и озорными огоньками в черных глазах. Келси сразу поняла, что они с Маршаллом старые друзья.

— Так это и есть твой английский роза, друг мой, — одобрительно проговорил он, окинув взглядом ее зардевшееся лицо. — Счастливчик! — И он изо всех сил хлопнул Маршалла по спине.

— То же самое он сказал про вас, — с улыбкой заметила Келси, и Энрике темпераментно закивал, а его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Да-да, мы оба счастливчик. Но у меня с моей Амалия, у нас восемь детей! — Он оттопырил на своих огромных руках восемь пальцев. — Не скоро догоните! — Увидев, как она изменилась в лице, он громко захохотал, и даже Маршалл выдавил из себя кривую усмешку.

Амалия отправилась укладывать детей, и за стаканчиком вина Энрике объяснил, что каждый вечер здесь целиком зажаривают на вертеле тушу быка.

— Будьте мои гости, ладно? — радушно сказал он. — Немного отдохнем, повеселимся? — Он бросил одновременно вопросительный и озадаченный взгляд на своего друга. — Этот мужчина слишком много работай, — медленно объяснил он Келси. — Жизнь не надо принимать всерьез. Немножко работай, люби жена, рожай дети… — Он обвел зал красноречивым широким жестом. — Вот и все дела.

— Ты тысячу раз прав, Энрике, — согласился Маршалл, а Келси между тем сидела как на иголках: ее терзала неловкость ситуации. Ей вдруг захотелось выложить веселому, общительному португальцу, что все это не по-настоящему, что Маршалл ей на самом деле не жених и их помолвка ничего не значит, но это, конечно, было невозможно. Маршалл бы ей такого никогда не простил.

— Он часто мне о тебе рассказывай, маленький английский роза, — бодро продолжал Энрике. — Пора выбирай сети…

— По-моему, Энрике, в дверь стучится первый посетитель, — холодно перебил его Маршалл; до них действительно донесся громкий стук, и Энрике вышел, а Келси, у которой разыгралось любопытство, повернулась к Маршаллу.

— Ты что, говорил с ним обо мне? — не удержалась она от вопроса.

— Конечно, — безо всякого выражения ответил Маршалл. — Энрике знал о твоем отце и нашей с ним дружбе. Я часто рассказывал о его семье.

— Понятно. — Келси вдруг почувствовала ужасное разочарование и непонятную опустошенность, но она не успела углубиться в анализ своих чувств. Не прошло и нескольких минут, как появившиеся в зале двое старших детей Энрике, юноша семнадцати и девушка шестнадцати лет, начали расставлять по столам красные глиняные кружки и раскладывать сверкающие столовые приборы, готовясь к вечернему веселью, а длинный зал потихоньку начал заполняться. Энрике поставил перед ними большой кувшин красного пенистого вина, оказавшегося просто превосходным, и, глядя на красные губы Маршалла, Келси поняла, что и ее губы окрашиваются в такой же ярко-алый цвет.

Над большим очагом посередине задымленного зала медленно поворачивалась целая половина быка, распространяя вокруг себя характерный пряный чесночный запах соуса “пири-пири”, и приблизительно через час Келси начало казаться, что она перенеслась в далекое прошлое и присутствует на средневековом пиршестве.

— Нравится? — Маршалл придвинулся и, обняв рукой за плечи, привлек ее к себе. Ее охватило невыразимое блаженство, а когда он ласково коснулся губами ее волос, она подумала, что этот день, начавшийся так ужасно, далеко не самый худший в ее жизни.

В конце зала Жайме, старший сын Энрике, запел, аккомпанируя себе на гитаре, протяжную, заунывную песню, а когда его сестра стала разносить дымящиеся куски мяса и ломти свежего хлеба, а также мисочки с овощами и соусами, Энрике снова наполнил их кувшин вином. Принявшись за еду, Келси слегка отодвинулась, и Маршалл приподнял ее голову за подбородок.

— Крыша едет, правда? — беззаботным тоном спросил он, быстро целуя ее в губы крепким поцелуем, она молча кивнула, и тогда он снова ее поцеловал — на этот раз поцелуй затянулся надолго. — Ешь, девочка! — В его глазах снова появился блеск, отсутствовавший всю вторую половину дня, с самого разговора в ресторане, и чем дольше они сидели, тем крепче прижимал он ее к себе, пока она не услышала его сердце, бьющееся в такт со своим, и ей не показалось, что она тонет в свежем, бодрящем запахе его одеколона.

Вскоре после полуночи посетители начали расходиться, и Маршалл, наклонившись, шепнул ей на ухо: “Пора уходить, Келси. Нам далеко добираться”. Чувствовалось, что ему, как и ей, не хочется покидать дом Энрике с его особой чарующей атмосферой, и она недовольно пошевелилась в его объятиях: до чего же ей хотелось, чтобы это блаженство никогда не кончалось. Здесь на несколько коротких, но восхитительных часов время остановилось. Там, за воротами, снова навалятся проблемы и переживания, а она хотела, чтобы Маршалл все так же прижимал ее к себе, а она чувствовала все линии его великолепного тела и знала, что пусть ненадолго, но все его помыслы — только о ней.

Когда они прощались с Энрике и Амалией, та сунула Келси в руку маленькую куклу, искусно вырезанную из дерева.

— Тебе, — запинаясь сказала она на ломаном английском. — Чтобы сделай большой сильный дети с твой мужчина.

— Спасибо. — Келси не знала, куда деться от смущения, а Маршалл стоял рядом и весь трясся от с трудом сдерживаемого смеха. Едва они сели в машину, она, все еще пунцовая от смущения, потребовала у него объяснений. — Что это такое? — холодно спросила она.

— По-моему, это амулет, дарующий женщине плодовитость, — спокойно ответил Маршалл, хотя легкая дрожь в голосе выдавала, что его по-прежнему разбирает смех. — Амалия воспитана в старых традициях. Ее подарок ничего не означает. Она думала, что оказывает тебе любезность.

— И выходит, она ошибалась? — Едва он напомнил ей, что все это — фарс, лишенный какой-либо реальной основы, как ей очень захотелось разбить куклу о переднюю панель “рейндж-ровера”, а то, что Маршалла подарок Амалии, сделанный от чистого сердца, явно позабавил, еще больше усугубляло ее боль и гнев. Все это для него только шутка, а она — просто игрушка в его руках!

— Ну-ну, в чем дело? — Он уже было завел двигатель, но, повернувшись и увидев написанное на ее побледневшем лице возмущение, снова заглушил. — Амалия не хотела тебя обидеть. В этих захолустных селениях многодетность по-прежнему считают главным признаком женственности. Не думай, она и в мыслях не имела тебя оскорбить.

Келси смотрела на его озабоченное лицо, а в ее голове роились горестные мысли. “Неужели ты не понимаешь, что я бы отдала все на свете за то, чтобы родить тебе детей? — думала она, а глаза ее пылали гневным огнем. — Неужели ты не видишь, что все это меня просто рвет на части? Неужели тебе все равно?"