— Минутку, я надену камзол и возьму корзинку.

— Папа, что там такое? — донесся до него негромкий голос Ракели с ведущей во двор лестницы.

— Сеньор Нарсис, — ответил Исаак, возвращаясь в кабинет, чтобы надеть камзол. — Ты одета?

— Да, папа. Оделась, как только услышала шум у ворот.

— Тогда набрось плащ и возьми корзинку. Пошли, мальчик. Обследуем твоего хозяина. Ибрагим, закрой за нами ворота.

Дверь в дом сеньора Нарсиса открылась, как только эти трое подошли к ней.

— Входите, сеньор, — послышался голос. — Быстрее. Ему очень плохо.

— Это Анна? — спросил Исаак.

— Да, сеньор, — ответила служанка. — Он в своей комнате, наверху. Принеси еще свечей, — отрывисто приказала она мальчику. — Не стой истуканом.

Мальчик появился со свечами в большом подсвечнике и поставил его на высокий комод, чтобы свет падал на кровать, а Ракель выложила содержимое корзинки на ближайший столик.

Исаак подошел к кровати, чуть послушал, потом протянул руку к груди пациента. Ощупал ее, потом нагнулся и приложил к ней ухо.

— Папа, он очень бледен, — сказала Ракель, сделав шаг вперед. — Челюсти его так стиснуты, что вряд ли он сможет говорить. Все мышцы напряжены, словно несут большую нагрузку.

— Челюсти? — встревоженно спросил Исаак. — Тогда первым делом нужно ослабить боль. — Ракель, две капли.

Девушка плавно и быстро положила в чашку сахар, добавила воды, немного вина, две капли густой, горькой микстуры и энергично все размешана.

— Папа, я готова, только посторонись чуть-чуть, — попросила она. Приподняла оцепеневшие плечи и голову пациента, влила ему по капле жидкость в рот сквозь сжатые зубы. Когда он проглотил все, опустила его снова.

Исаак провел руками по его животу, затем по бедрам и икрам. Покачал головой.

— Принесите что-нибудь, чтобы согреть ему ноги.

Мальчик выбежал из комнаты.

— Есть вода для его лица?

— Есть, папа.

— Как он теперь выглядит? Быстро, Ракель.

— Челюсти начинают разжиматься, — ответила она, — и мышцы как будто слегка расслабляются.

— Сделай еще смесь, но пока не давай. Анна здесь? — спросил он, массируя твердые мышцы живота.

— Здесь, сеньор, — ответила она поспешно.

— Что он ел последний раз? Или пил, или как-то брал в рот? — раздраженно добавил он. — И где этот мальчик?

— Я здесь, сеньор. Принес завернутые в ткань камни. Они еще теплые от огня, на котором готовился ужин.

— Приложи их к ступням, — сказал Исаак.

— Ужинал он только супом и хлебом, — сказала Анна.

— И вы ели то же самое?

— Да, сеньор, совершенно то же.

— А до того?

— Он хорошо пообедал. Утром кухарка ушла, когда я спустилась вниз и обнаружила превосходную рыбу для фаршировки и бедро козленка для жарки на вертеле. Еда была превосходной, мы съели по большой порции всего. С едой было все в порядке, — сказала она, сделав ударение на первом слове.

Исаак слегка напрягся.

— Откуда ты знаешь?

— Мы все ели одно и то же, сеньор Исаак. Хозяин не видит смысла готовить два разных обеда. Кухарка всегда подает ему лучшую часть мяса, если может, но он часто отдает его нам, говорит, что предпочитает другую. И мы все совершенно здоровы. Дело не в еде и не в вине, мы все выпили по чаше из одного кувшина.

— Тогда скажи — ты, очевидно, знаешь, — что могло вызвать у него болезнь, — твердо сказал врач.

— О, сеньор, это лекарство, которое он выпил вчера вечером.

— Какое лекарство, женщина? — спросил Исаак. — Что-то такое, что я оставлял ему?

— Нет, сеньор, не ваше. Того травника. Все случилось по моей вине.

— Папа, — сказала Ракель, — он пытается что-то сказать.

Человек на кровати замотал головой.

— Очень холодно, — пробормотал он. — Сеньор Исаак, это вы? Я хочу пить, сеньор Исаак. Жажда ужасная.

Ракель приподняла его, дала ему немного воды, потом еще.

— Надо было вызвать вас, но было заперто, все было заперто, — сказал он, крепко сжав руку врача. — Это та микстура. Ужасная микстура.

— Его рвало?

— Нет, сеньор. У него, как будто, не было сил, даже если и хотел.

— Давно он принял эту микстуру?

— Часа три-четыре назад, — безнадежным тоном сказала Анна.

— Ракель, нужно очистить ему желудок, если получится. Анна, можешь помочь нам? — спросил он. — И расскажи об остальном.

И пока Ракель готовила рвотное, они вливали его пациенту в горло и боролись со спазмами, которые оно вызывало, когда из его желудка выходило то немногое, что там оставалось, Анна объясняла.

— Это началось на прошлой неделе. В пятницу — Великую пятницу. Накануне вечером — в четверг — он хорошо поужинал и казался бодрым. Потом к нему пришли несколько друзей, и когда я принесла вино и закуски, он выглядел, как всегда, пожалуй, более бодрым, чем обычно. Говорил им, что чувствует себя лучше, что сделал много дел, заниматься которыми был раньше не в состоянии.

— Минутку. Ракель, думаю, больше из его желудка ничего не сможем вывести. Дай ему четвертую часть новой смеси и не позволяй спать. Делай что угодно, чтобы он не заснул. — Повернулся к служанке: — Анна, какие дела? Что он был в состоянии делать?

— Не знаю, сеньор Исаак, мне пришлось тут же вернуться на кухню.

— А наутро?

— У него был хороший аппетит — он не постился, священник сказал, что не следует этого делать, пока не окрепнет, — но он сказал мне, что чувствует себя скованным. Что это его вина, так как накануне много работал, потому что хорошо себя чувствовал. Потом, когда я прибирала постели, так громко позвонил, что я прибежала. Он сидел в кабинете, облокотившись на стол, сказал, что не может двигаться из-за спазмов в спине и в ногах. Я позвала мальчика и кухарку, мы уложили его как можно мягче на кушетку, и мальчик пошел за вами, сеньор, но его не пустили в гетто, хоть он и сказал, как болен хозяин. Тогда мы вызвали другого травника, тот пришел и дал ему какую-то настойку, но она не помогла. Потом в воскресенье я услышала об этом травнике — и теперь жалею, что пошла на пасхальную мессу, а не осталась дома приглядывать за ним, тогда он бы не был в таком состоянии.

— Анна, мы не знаем этого, — сказал Исаак. — И даже будь это правдой, твоей вины здесь нет. Как чувствовал себя твой хозяин после настойки, которую дал ему травник?

— Боль и спазмы прошли, — сказала служанка, — хозяин пришел в хорошее настроение, хотя был все еще усталым и скованным после трех прошедших дней.