Кирсти садится на другом конце лодки, глаза у нее красноватые, но она спокойна. Она смотрит на меня, потом на скалистый берег Салмадейра. Мы плывем навстречу бризу. Ветер мило ерошит и треплет ее светлые волосы. Ее курносый профиль смотрится просто чудесно. Я так ее люблю, мою малышку. Я люблю ее за то, что она Кирсти, и еще потому, что она напоминает мне Лидию.

Конечно, в какой-то мере мне хочется, чтобы вернулась моя Лидия. Какая-то часть меня поет от радости от этих мыслей. Я безумно скучаю по Лидии. Не могу забыть, как мы сидели рядышком и читали целыми вечерами или молчали в счастливом оцепенении. Кирсти, менее терпеливая, всегда скакала вокруг. Идея, что Лидия может воскреснуть, – из разряда мистических чудес. Жуткое, но чудо. Возможно, чудеса пугают? Но если я верну Лидию – если это и вправду Лидия со мной в лодке, – то умрет Кирсти.

О чем я думаю? Со мной – Кирсти, и я собираюсь это проверить. Самым беспощадным образом. Если я окажусь безжалостной, то доведу дело до конца.

Кирсти спрашивает сквозь усиливающийся ветер:

– Ма, почему он называется Салмадейр?

Нормальный разговор. Уже хорошо.

– Вероятно, это значит «остров псалмов», дорогуша. Раньше здесь был женский монастырь.

– Когда, мам? А что такое женский монастырь?

– Это место, где живут монахини, они там молятся. Много лет назад они сюда переехали. Тысячу лет назад.

– Даже раньше, чем когда мы были маленькими?

Я пропускаю мимо ушей пугающую форму вопроса и киваю:

– Ага.

– И сейчас монахини тут не живут?

– Нет. Ты не замерзла?

Ее волосы растрепаны, а ее розовая курточка расстегнута.

– Нет, мама. Ветер дует мне в лицо, но мне так даже нравится.

– Ладно. Мы почти приехали.

Справа из воды высовывается тюлень. Он смотрит на нас мудрым печальным взглядом брошенного ребенка и с вкрадчивым всплеском опять исчезает. Кирсти улыбается своей дырявой улыбкой.

Волны Слейт добры к нам и быстро доставляют нас на пляж под маяком. Я приподнимаю моторку – настолько она легкая – и вытаскиваю выше линии прилива, туда, где поспешно разбегаются крабы и серебристые чайки клюют гниющего дохлого лосося.

– Фу! – восклицает Кирсти, указывая на воняющий рыбий труп.

Она бежит к дому, толкает дверь, которую мы никогда не запираем, и исчезает внутри. Я слышу, как Бини негромко гавкает в знак приветствия. Кстати, обычно он лает громко. Я привязываю лодку и направляюсь к дому.

На кухне холодно. Крыс не слыхать. На заляпанной белой стене столовой танцуют арлекины. Крышка унитаза придавлена камнем, чтобы не пахло хорьком.

Энгуса нет – он работает и на целую ночь останется в Портри. Мы совсем одни на острове. Все складывается замечательно.

Кирсти треплет Бини за ухом, а потом уходит читать в свою комнату. Я готовлю ужин в полумраке кухни, где над головой болтаются проволочные корзины, сохраняющие нашу еду от крыс. Я слышу дыхание моря – будто кто-то делает зарядку. Почти штиль. Затишье перед бурей?

Я собираюсь с силами, чтобы осуществить свою задумку.

Наверное, надо было действовать три недели тому назад: подвергнуть Кирсти проверке, от которой она не сможет отказаться. Тогда бы она, конечно, не подделала ее результаты. А сейчас всякое может произойти.

Но меня осенило лишь сегодня утром, когда дочка билась в истерике в школе. Да и сформировался мой план по-настоящему только к вечеру.

Он будет основан на дочкиной фобии – она ненавидит темноту.

При проявлениях фобии обе близняшки кричали, но каждая по-своему, по-разному. Кирсти отчаянно вопила и рыдала, сбиваясь и задыхаясь, ее голосок дрожал, но речь была членораздельной. Лидия срывалась на визг – высокий, пронзительный, зубодробительный.

Я слышала подобный крик всего несколько раз. Его ни с чем не спутаешь.

Похоже, именно поэтому я и решилась на эксперимент.

Однажды серьезный припадок разыгрался два года назад, в Кэмдене, когда у нас отключили электричество. Близняшки оказались в кромешной, непроглядной темноте.

Когда это случилось, они бурно и синхронно отреагировали в соответствии со своей фобией. Но Кирсти зарыдала взахлеб, а Лидия пронзительно завизжала.

И теперь я ее нарочно напугаю. Оставлю ее внезапно в полной темноте. Ее реакция будет инстинктивной и рефлекторной, она не сможет притворяться, а я узнаю правду. Мой план бессердечен, меня гнетет чувство вины, но другого способа нет. Дать путанице продолжаться дальше – это еще более жестоко.

Мне надо сделать это прямо сейчас, иначе я потеряюсь в сомнениях и в ненависти к самой себе.

Кирсти вскинула голову, когда я вошла в ее спальню. Она выглядит слишком грустной. Она придала голой комнате чуть более уютный вид, поставив книги на полку и развесив по стенам картинки с пиратами. Но все равно без ее сестры здесь пусто и одиноко. Радио настроено на «Кидз Поп» – поет группа «Ван Дирекшн».

На полу и в плетеной корзине лежат ее игрушки, но она с ними не особо играет. Только плюшевый леопард валяется рядом с ней в кроватке.

Обе близняшки любили Лепу. Может быть, Лидия любила его больше?

Не могу смотреть в ее грустные глаза.

– Дорогая, – осторожно начинаю я. – Расскажи, что случилось сегодня в школе.

Молчание.

Я пытаюсь снова:

– Как прошел твой первый день? Хорошо? А какие у тебя учителя?

Пауза. Только «Ван Дирекшн» звучит по радио.

Она закрывает глаза, и я жду. Я чувствую, что она скажет, и она тихо придвигается ко мне и еле слышно произносит:

– Мама, со мной никто не хотел играть.

Мое сердце раскалывается пополам.

– Вон оно что.

– Я их просила, но никто не хотел…

Боль жжет меня изнутри. Мне хочется крепко-крепко обнять дочь, защитить ее.

– Милая, это же первый день. Такое бывает.

– И я стала играть с Кирсти.

Я нежно потрепала ее волосы, а в висках застучал пульс.

– С Кирсти?

– Она играла со мной, как всегда.

– Ясно.

Что мне делать? Рассердиться? Заплакать? Заорать? Объяснить ей, что Лидия умерла, а она – Кирсти?

Может, я и сама не знаю, кто из них мертв.

– Но когда я стала играть с Незабудкой…

– Да?..

– Все стали надо мной смеяться, мам. Я… заплакала, а они все смеялись.

– Потому, что на самом деле ты была одна?

– Нет! Кирсти была там! Была! Она здесь! Она здесь!