дела нет до всего человечества. Оно без меня обойдётся? Ну, и прекрасно, я без него — тоже… Ненавижу тех, кто знает, как мне жить.

— Человек — социальное животное. Но если вдруг случилось так, что ты выпал из обоймы, ты можешь попробовать жизнь одинокого волка, ты можешь сказать: я никому ничего не должен. Только будь готов принять и обратную сторону этой монеты: тебе никто ничего не должен.

Демон вдруг замолчал. Желваки на его скулах гуляли. Он внимательно посмотрел на Артура.

— И зачем я тебе всё это рассказываю?

Артур увидел, что лодка тем временем заплыла далеко от острова. Заметив его беспокойство, Демон спросил:

— Ты плавать умеешь?

— Не знаю…

— Так проверь…

Он кивнул за борт.

Артуру не хотелось показать свой страх, и он сказал:

— Почему нет?

Поднялся, скинул рубаху и штаны, наступил на край лодки и, оттолкнувшись, прыгнул. Окунувшись с головой, он энергично заработал руками — как будто руки сами знали, что делать. Он поплыл кролем. Отплыв метров на двадцать, повернулся и радостно крикнул:

— Я умею плавать!

Затем перевернулся на спину и, не торопясь, поплыл обратно. Через минуту он оглянулся, лодки не было. Предчувствие толкнуло его в грудь. Беспорядочно ударяя по воде руками, он стал озираться. Лодка была от него далеко. Не дожидаясь Артура, Демон плыл к острову.

— Главное, без паники! — мелькнуло в голове.

Он снова лёг на спину и, стараясь ровно дышать, поплыл по направлению к берегу.

Редкие облака скользили по синему небу. Лёгкий ветерок подгонял волны. Два океана соприкасались друг с другом — водный и воздушный. И между ними, на самой границе, плыл маленький человек, затерянный в двух океанах. Он гнал от себя мысли и плыл на автомате. С непривычки быстро устали руки и ноги. Минут через пятнадцать, хотя они показались ему вечностью, по пене на волнах он понял, что берег близко. Окончательно выбившись из сил, он буквально выполз на берег и упал на камни, закрыв глаза. В ушах гудело, сердце билось, дыхание прерывалось. Только минут через пять он смог встать. Увидев вдалеке Демона побрёл по камням к нему. Демон уже привязал лодку и повесил замок. Он поднял одну корзину, забросил её на плечи и, не глядя на Артура, сказал:

— Бери вторую, идём в Замок.

И пошёл.

Артур минуту смотрел ему вслед, потом оделся, взял вторую корзину, с трудом закинул её на плечи и, спотыкаясь, побрёл следом.

Уже в Замке, спустившись в подвал и сняв корзину с плеч, он посмотрел на Демона и сказал:

— Я чуть не утонул.

Демон бросил беглый взгляд.

— «Чуть» не считается. Иди наверх и позови Андрона. У нас много работы.

Артур поднялся во двор и позвал Андрона. Втроём они принялись чистить рыбу.

Андрон болтал о всякой всячине, Демон всё больше молчал. Только один раз, когда Андрон рассказывал о проповеди Мессии, Демон заговорил:

— Не люблю этого клоуна, самозваного Мессию. Но надо признать, иногда у него проскальзывают близкие мне мысли. Меня заинтересовала его проповедь о добре и зле.

— Вас же не было на проповеди, — удивился Артур.

— Я смотрел запись на компьютере у Хозяина, — бросил беглый взгляд на Артура Демон. — В каждой комнате, в светильнике на потолке, есть видеокамера. Так что Хозяин, как вездесущий Бог, всегда в курсе того, что происходит в его владениях.

— Так вот, когда говорят о добре и зле, надо уточнить — для кого? То, что является добрым для человека, необязательно будет добрым для человечества. Конфликт интересов и ценностей между человеком и человечеством для меня очевиден… Те, кто добро и зло соотносят только с человеком, спасают больных, слабых, нежизнеспособных, то есть всех ранее обречённых суровым законом естественного отбора. Но закон этот возник не случайно и не по злому умыслу. Собственно, именно ему мы и обязаны своим существованием, мы прошли этот отбор. Не стала ли человеческая мораль неестественным отбором? Я бы даже сказал — противоестественным.

Он рубил рыбьи головы с ловкостью палача, бросая их в отдельную корзину.

— Будет ли прав тот садовник, который всячески лечит и выхаживает больные листья дерева, не понимая, что приносит тем самым вред дереву? Больные листья должны быть сорваны, если добро — это здоровое дерево.

Артур молчал, уже не желая спорить. Он хотел спросить Демона про коричневую сумку. Но глядя на его суровое лицо, так и не решился.

Только через час они закончили чистить рыбу, закинули её в холодильник, и Демон отпустил Андрона с Артуром. Артур поплёлся в душ, ему казалось, что он пропах рыбой насквозь, и уже никогда не отмоется.

Искупавшись и пообедав, он заглянул в комнату Паскаля. Увидев, что тот стучит по клавиатуре ноутбука, как опытная машинистка, всеми десятью пальцами, не стал его отвлекать и прикрыл дверь. Оглянув двор, он заметил Писателя, сидящего за столом. Тот также увлечённо что-то строчил. В воздухе невидимо витали Музы литературы и программирования. Артур подошёл к Писателю и сел напротив.

— Не помешаю?

— Уже помешали… Вспугнули Музу. Она не любит посторонних.

— Мне уйти?

— Да сидите уже! Я закончил абзац и могу передохнуть.

— Почему вы взяли себе такой псевдоним? Вы любите Достоевского?

— Я его люблю и ненавижу одновременно. В одной из газет я напечатал свою статью: «Достоевский как зеркало русского Ада». Смысл статьи: Ад не под землёй, не после смерти, Ад у нас внутри. И Достоевский знал об этом лучше кого-либо. Говорят, в какой-то газете он прочитал о преступлении прототипа Раскольникова. Чепуха! В какой газете он тогда прочёл о подпольном человеке? Нет! И Раскольников, и Иван Карамазов, и подпольный человек — всех он носил в своей душе, все они были ему родные. Это обычная писательская история. И Шекспир Шейлока извлёк из собственных карманов.

— По-моему, это преувеличение. Ещё Лермонтов писал, что не стоит путать автора с его героем.

— Лукавил ваш Лермонтов. Печорин его альтер-эго. В двадцать пять лет так убедительно можно писать только о себе.

— И за что же вы любите, не любите Достоевского?

— Я его люблю за честность подпольного человека, и не люблю за лицемерно положенное под подушку Раскольникова Евангелие.

— Чем вам Евангелие не угодило?

— Пустышка-с! — как сказал бы Свидригайлов. Не верю! — как сказал бы Станиславский.

Артур невольно улыбнулся.

— Значит, вам подпольный человек близок?

— Он всем близок. Но все стыдятся в этом признаться, а Достоевский не постыдился — уважаю!

— Я, как двоюродный дворянин… — продолжил Писатель.

— Что, что? Двоюродный дворянин — это как? — не понял Артур.

— Мой двоюродный брат