Он вышел из подъезда, перемещаясь во времени практически в тот же момент, что и входил. Пусть те, кто видел его, будут думать, что солдат ошибся подъездом. Человек, которого он толкнул, отполз немного в сторону и лежал на холодной земле лицом вниз. Книжник прошел мимо и направился к фургону. Он пытался придумать способ незаметно передавать Анне продукты, чтобы облегчить ей существование. Впереди еще много дней голода и отчаяния, и Книжнику хотелось, чтобы она не страдала от страха за своих детей. Он забросил пакет с оставшимися продуктами в кузов фургона и пошел по набережной вдоль каменного парапета, глядя на застывшую подо льдом Неву. Сырой морозный ветер забирался под шинель, и Книжник ускорил шаг, чтобы согреться.

Книжник свернул в переулок напротив набережной, убедился, что он безлюден, и хотел переместиться в комнату Уварова. Боковым зрением отметил неподалеку какой-то темный силуэт на земле и повернул голову.

Воздух кончился так внезапно, словно кто-то с огромной силой ударил его под дых. На холодной замерзшей земле лежала Малютка. Судорожно пытаясь вдохнуть, Книжник разглядывал силуэт, с ужасом замечая знакомые черты. Когда он подошел ближе, сходство рассеялось. Заостренное маленькое личико было совсем другим. Тоненькие косички гораздо темнее, чем волосы Малютки. Она лежала на земле, свернувшись, будто спала. Коричневое пальто, темно-серые рейтузы, на одной ноге не хватает ботинка. Сколько времени она бродила одна по заснеженному умирающему городу? Чужой и совсем непохожий на Малютку ребенок. Почему же он видит в ней свою маленькую девочку?

Книжник бережно поднял холодное маленькое тельце с земли. Прижал к себе и понес сквозь время. Он не осознавал, что держит девочку так, как держал Малютку, когда она засыпала. Он шел сквозь пласты времени и видел долгие часы одиночества. Видел слезы, застывающие на морозе, видел, как девочка пытается разбудить мать. Так Малютка когда-то пыталась разбудить накачавшуюся героином Хедвигу. Совсем другой судьбы он хотел для Малютки. И совсем другой участи заслуживала эта девочка.

Книжник остановился и опустил девочку на землю. Мгновение назад она была еще жива, и он видел этот последний пласт, где из лица ребенка неуловимо уходило что-то настоящее. Заостряя черты, стирая оттенки и превращая детское личико в равнодушную маску смерти. Мог ли он что-то сделать для нее? Что изменило бы спасение ее жизни для Малютки?

Он вспомнил первые дни после того, как Малютка погибла. Вспомнил, как Луццатто не отходил от него ни на шаг, пытался его отвлечь. Разговаривал с ним, тормошил, не давал разуму соскользнуть в глухое темное безумие. Как он любил своих детей. Что он сказал бы Книжнику, если бы мог сейчас его увидеть? Он ведь всегда находил для него нужные слова. Его алчный, жестокий, но в то же время такой человечный друг. Возможно, он спросил бы: «Кем надо быть, чтобы оставить все как есть и пройти мимо?» Книжнику казалось, он даже слышит голос Луццатто. Такой же тихий и слабый, как в их последнюю встречу.

Кем надо быть, чтобы оставить этого ребенка, имея возможность его спасти? Незаданный вопрос колючим крошевом царапнул мысли Книжника. И ледяная тишина внутри с услужливой беспощадностью шепнула: «Тобой». И он почувствовал, что знает ответ еще на один вопрос. Который задал ему человек, мечтающий его остановить. Не из мести или конкуренции, а потому что хотел защитить от Книжника весь мир. Слишком хорошо Книжник знал ответ на вопрос профессора: «Каково это – быть чудовищем?» И впервые за много лет Книжник усомнился в том, что выбрал единственно правильный путь.

Он помотал головой, пытаясь избавиться от душного морока. Снова поднял девочку на руки и переместился на несколько недель назад. Нашел момент, который послужил началом событий, что привели ее в тот переулок. Немного подправил время и убедился, что она и ее семья переживут этот день. Затем вернулся к фургону и направил его во временны́е слои. Перенесся на один из городских продовольственных складов за несколько минут до того, как его разнесли бомбардировщики. Набил фургон продуктами и вернулся. Взял термос с горячим чаем и вышел из машины. Дойдя до места, где лежал калека, остановился и, посмотрев на него, нахмурился. Усмехнулся и покачал головой. Но все-таки подошел к нему, перевернул на спину и влил несколько капель чая в рот. Человек закашлялся, открыл глаза и зачмокал губами, прося дать еще. Книжник отдал ему термос, немного встряхнул и, дождавшись, когда глаза несчастного немного прояснятся, громко и отчетливо произнес:

– Ты возьмешь свой костыль и пойдешь по городу. Ты будешь говорить всем, кого встретишь, что мы прорвали блокадное кольцо на Ладожском озере и получили возможность доставлять в город продукты. Это, – Книжник указал на фургон, – первый из множества загруженных продовольствием грузовиков, которые скоро появятся в городе. Все, кто хочет жить, должны явиться сюда в течение суток. Иди.

В ответ мужчина пробормотал что-то неразборчивое, ухватился за Книжника и попытался подняться. Этим неловким движением он случайно сдвинул рукав шинели и увидел татуировки Книжника. Изумленно посмотрел на склонившегося над ним солдата и протянул руку. Книжник одним рывком поднял его и сунул в руки костыль. Посмотрел, как человек медленно ковыляет по улице и пытается докричаться до прохожих. Когда мужчина оглянулся, Книжник уже исчез, и калека медленно пошел дальше. Высоко над ним простиралось тяжелое светлое небо. И впервые за много дней город пах надеждой.

3 февраля 2016 года

Лион. Штаб-квартира Интерпола. 16:00

Бельский остервенело тер пальцы, пытаясь отмыть въевшуюся засохшую под ногтями кровь. Таким грязным он не ощущал себя очень давно. Со времени своих вылазок на Ближнем Востоке. Вся его одежда, лицо и волосы были покрыты слоем крови и отвратительной мелкой пыли, поднявшейся в воздух, когда он заворачивал тело полковника в содранный с пола ковролин. Бельский спешил. Никто не должен узнать, что Терехов мертв. Камеры наблюдения в коридорах зафиксировали, как полковник вышел из кабинета генерала сорок минут назад. Камеры у входной двери убеждали, что Терехов покинул здание. Если кто-нибудь сейчас обнаружил бы его труп, спрятанный в шкафу между пиджаками Бельского, к генералу возникло бы много вопросов. Больше, чем ответов, которые он мог дать.

То, что случилось, выходило за рамки его понимания реальности. Противоестественный акт надругательства над временем. Воплощение безумного эксперимента Шредингера, когда испытуемый объект и жив и мертв одновременно. Бельский с трудом осознавал, что может позвонить Терехову, поговорить с ним, глядя при этом на его окровавленное тело. Вероятно, он мог даже успеть спасти полковника, приказав ему немедленно вернуться. Но от этой мысли Бельский испытывал ужас едва ли не больший, чем от факта, что Книжник умеет управлять временем. Все казалось намного проще, когда об этом говорил Вяземский. Абстрактным, теоретическим. Теперь же, когда Книжник наглядно продемонстрировал силу своих новых способностей, генерал понял, что проиграл. Как победить того, кто способен мгновенно перемещаться во времени и пространстве? Как бороться с тем, кто может аннулировать все твои попытки и действия?