Я хлопнула глазами и уставилась на старика. Откуда он знает?! Это невозможно!

— Присаживайтесь. Нам предстоит долгий разговор.

Мужчина оставил мой подбородок в покое, подошел к письменному столу и уселся в кресло. Я обессиленно опустилась на ближайшую кушетку. В голове царил сумбур. Я попыталась успокоиться и взять себя в руки. Обвела глазами кабинет. У старика явная гигантомания. Зачем такому маленькому человеку такие огромные комнаты? Потолок высотой никак не меньше трех метров. Вдоль стен громоздкие шкафы, заставленные книгами. В центре комнаты на огромном голубом ковре, как кувшинки на глади пруда, разбросаны белоснежные мягкие кресла и диваны, которые даже не дают ощущения наполненности комнаты, такая она была громадная. Здоровенный камин, внушительные напольные часы, картины на стенах.

Все в кабинете, да и в доме, дышало даже не богатством, а кричащей непомерной роскошью.

— Меня зовут Рок Моро, — через некоторое время произнес мужчина, — меня еще называют Смертельный Рок. Но для Вас я буду просто месье Моро или Рок.

Я осторожно кивнула.

— Я все о Вас знаю, — продолжал старик, — а то, чего не знаю, могу достоверно предположить.

— Вы тоже?.. — у меня мелькнула мысль, что он так много знает, потому что такой, как я.

— Нет. Не думайте. Я родился обычным способом, — усмехнулся он, — даже помню свою мать, притом, что она меня бросила в десять лет.

Почему-то я не ощутила никакого сочувствия, после его слов. Мужчина производил неприятное впечатление. Бледный, худой, морщинистый. Только глаза были живые, цепкие. Сейчас они вцепились в меня намертво.

— Откуда Вы узнали о картине?

Месье Моро не ответил. Он склонился над тумбочкой, достал откуда-то бутылку с коричневой жидкостью и два бокала. Поставил на стол и плеснул понемногу в каждый.

— Берите, нам предстоит долгий разговор, — кивнул он мне.

— Я не пью, — отозвалась я. — По крайней мере, крепкие напитки.

— Это не предложение, — мужчина взял свой бокал и отхлебнул, — и впредь давайте договоримся. Вы делаете все, что я скажу. Тогда мы избежим многих недоразумений.

Категоричность тона пугала. Хозяин особняка явно не терпел любого, даже крошечного неповиновения. В итоге решив, что не умру от ста грамм коньяка, я встала, подошла к столу и взяла свой стакан.

— Садитесь рядом, — Рок кивнул на ближайшее к столу кресло. Я послушно села, обхватив ладонями напиток. Потом немного пригубила, стараясь не закашляться. Рок смотрел на меня пристально, завороженно, мечтательно улыбаясь, каким-то своим неизвестным мыслям. Я чувствовала себя неуютно под его взглядом.

— Признаться, я до последнего сомневался, что это возможно… — произнес тихо он, — это как абстрактная теория. Ты ее холишь, лелеешь, много лет планируешь осуществить. И потом — бац! Кто-то ее уже осуществил без тебя. А ты уже видишь результат. Да еще какой!

Я ничего не понимала из его странных рассуждений. Молча слушала и крутила стакан. Пока непонятно, чего старик от меня хочет. Он не спешил. Ни пить, ни объяснять. Ну что ж. Я училась терпению пятьсот лет. Несколько лишних часов — не проблема.

— Я искал подобные полотна всю жизнь, — наконец произнес он через пару минут.

— Их несколько?! — удивленно переспросила я.

— По крайней мере, о двух я знаю точно, — по-деловому кивнул Рок, — одно мне попало в руки, когда я был подростком. А второе через шестьдесят лет. И оно Ваше.

— Расскажите, — я подалась вперед.

Я даже не обратила внимание на его последнюю фразу. Меня безумно интересовало все, что касалось картины. Как я родилась, из-за чего это произошло. Оказывается, есть еще холст? Значит, их много? Мне не терпелось узнать больше. Открыть тайну своего рождения.

Старик допил коньяк, налил еще. Откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в пустоту, вспоминая. Я обратилась в слух.

— Это случилось сразу после войны… — начал он невыразительно, делая огромные паузы между фразами. — Мне было около десяти. Брату пять. Помню, нам постоянно хотелось есть. В наш дом попал снаряд, и всех жителей выселили на улицу. Мы поселились в каком-то подвале. Кругом свирепствовали разруха, голод, нищета. Отец погиб на фронте почти в самом начале войны. Мать кормила нас чем придется, а потом и вовсе сбежала, сказав, что за едой. До сих пор не знаю, убили ее или она ушла сама. Если бы она собиралась вернуться, тогда зачем взяла с собой чемодан?.. Мне было страшно и одиноко. Маленький Жорж плакал, прося хлеба. Я воровал, что придется, еду, вещи, украшения. Продавал, менял. Иногда меня ловили, иногда избивали конкуренты. А однажды я попался. Залез в дом одного богача, барона Симона. Говорили, он помогал немцам и у него водились драгоценности… Дом, действительно, производил впечатление. Я был молод и глуп, поэтому поддался жадности. Греб все без разбору и, конечно же, меня схватили. Бросили в подвал, где я провел почти неделю.

Голос старика дрогнул, он замолчал. Я тихонько сидела и смотрела на хозяина сквозь ресницы. Первое отрицательное впечатление прошло, сейчас он казался мне обычным несчастным дедушкой со сложной трагической судьбой. Я сама много всего повидала во времена войн и революций. Когда висела в домах купцов и вельмож. Когда меня перепродавали, дарили, воровали, забирали за долги. Разрушенные судьбы, самоубийства, разорения, погромы. Все было в моей долгой жизни. Я старалась не носить эту боль в себе. Иначе сошла бы с ума. Сейчас я думаю, что лучше бы меня спрятали в футляр, как сделали перед второй мировой войной. И я бы не видела тех ужасов.

Через некоторое время месье Моро быстро взял себя в руки. Вытер тыльной стороной ладони влагу со щек, прокашлялся и хлебнул коньяку.

— Ты хорошая собеседница, — вдруг сказал он хрипло, — молчишь и терпеливо слушаешь.

— Привычка, — пожала плечами я, — я молчала почти пятьсот лет.

— Да… — Рок криво улыбнулся.

В голубоватом свете люстры он выглядел, словно выходец с того света — бледный, с запавшими глазами. Пергаментная кожа обтягивала кости скул, делая лицо похожим на высохший череп.

— Ничего, что мы на ты? — немного поздновато поинтересовался он. Я согласно кивнула головой. Условности для меня ничего не значили.

— Так вот, — продолжал хозяин, — я просидел в подвале неделю. Меня кормили, поили, но не выпускали. То ли ждали барона (он в это время был в отъезде), то ли еще что. Я каждый день умолял выпустить меня. Плакал, что пятилетний брат ждет дома. Я приказал ему никуда не выходить, так как на улицах опасно, а есть у него было нечего. Я беспокоился, что он умрет от голода. Наконец, приехал Симон, и сразу же вызвал меня к себе. Не знаю, чем я его расположил, но он предложил мне вступить в его банду. Конечно, я согласился. Я согласился бы на все, что угодно, даже убить Черчилля, если будет нужно, только бы меня отпустили к брату.

Рок опять замолчал. Я уже поняла, чем закончится рассказ, но пока не понимала, причем здесь картина.