о том, какого рода зрители стояли за Григорьевым и создавали ему славу. Не менее красноречивым звучало в устах этих зрителей противопоставление Григорьева «плебею» Мочалову.

Соленик, Млотковская и другие замечательные актеры харьковской сцены разделили участь Мочалова: все они, по мнению «превосходительных», не выдерживали никакого сравнения с «гением» Григорьева.

Кульчицкий решил вступиться за справедливость. В «Харьковских губернских ведомостях» он поместил статью, в которой, остановившись на первых трех представлениях с участием Григорьева, сделал несколько трезвых, охлаждающих замечаний об его игре. Но этого мало. Кульчицкий хотел, чтобы голос против Григорьева, в защиту Соленика прозвучал в столичной прессе. И он вновь обратился за содействием к Белинскому.

«Хвастливость и чванство г. Григорьева мне надоели, – писал Кульчицкий критику в том же письме, – восторженность слепцов опротивела – покорнейше прошу пособить моему горю! Воображают, что в мои лета не должно сметь свои суждения иметь, и что наша столица сама преклоняет колена пред таким гением, как г. Григорьев».

Вместе с этим письмом Кульчицкий послал Белинскому статью, где, остановившись на спектаклях «Горе от ума», «Ревизор» и других, давал обстоятельный разбор игры Григорьева. Он остроумно высмеивал Григорьева, который «испытывает свои дарования» по всем ролям, когда от Кремнева и графа де Шеле (в драме «Поединок при кардинале Ришелье») перешел к Чацкому. «Желаем ему возможного успеха, но заметим, что, судя по нынешнему спектаклю, кажется, роль Чацкого создана не для него, или он не создан для роли Чацкого».

В эпизоде с Григорьевым Кульчицкий менее всего склонен был видеть тяжбу столичного актера со своими, провинциальными; или даже тяжбу малоталантливого актера с даровитыми. Его беспокоила принципиальная сторона дела. В незаслуженном возвышении Григорьева он почувствовал опасность для того реалистического направления театрального искусства, за которое он выступал и которое, по его мнению, было связано больше всего с именем Соленика.

Отмечая, что Григорьев не справился с ролью Чацкого, Кульчицкий поясняет: «Чем проще и естественнее, без малейших натяжек играет ее (роль. – Ю.М.), тем она будет лучше, то есть ближе к цели автора». Подобную же мысль высказывает Кульчицкий в связи с исполнением Григорьевым роли Городничего в «Ревизоре».

Вообще, когда дело касается Гоголя, голос Кульчицкого становится решительнее, тверже, его насмешки язвительнее – здесь он горой поднимается на защиту того, что считает оскорбленным…

Столичному гостю автор статьи открыто противопоставляет Соленика – и опять-таки не просто как талантливого, интересного актера, а как представителя принципиально иной манеры игры.

Белинский были рад получить статью Кульчицкого. В течение ряда лет он сам вел упорную борьбу с Григорьевым 1-м как водевилистом и как актером. Совсем недавно, 13 января 1840 года, в «Литературной газете» была помещена статья Белинского, содержащая отрицательный отзыв об игре Григорьева. «Вполне понимаю Ваше благородное негодование на успех Григорьева», – писал Белинский Кульчицкому[168].

Статья Кульчицкого «Харьковский театр (приезд актера Григорьева)» была опубликована в той же «Литературной газете» 3 июля 1840 года.

Эпизод с Григорьевым настолько заинтересовал Белинского, что он не только оказал содействие в публикации статьи, но и попросил сообщить ему, «какой эффект произвела она в Харькове».

Выполнить эту просьбу было нелегко: газета со статьей пришла в Харьков, когда сам Кульчицкий уезжал в Одессу. «Следовательно – главный эффект потерян». Но, возвратившись в Харьков, Кульчицкий еще застал отзвуки того возбуждения, которое вызвала его статья.

На самонадеянного автора, дерзнувшего иметь свое суждение, выступить против столичной знаменитости, посыпались оскорбления и упреки харьковских «превосходительных». Бедный Кульчицкий! Со своим «мечтательным», «кротким» характером он впервые почувствовал, что значит литературная, общественная борьба. «…В первый раз в жизни „нажил себе врагов“, что меня чрезвычайно заняло и утешило», – простодушно сообщал он Белинскому. И надо отдать должное Кульчицкому: нападки и угрозы не поколебали его позиции.

В числе нажитых «врагов» был, конечно, и сам Григорьев 1-й. Оскорбленный гений разослал Млотковскому и «другим лицам» письма, «где он бранит меня на чем свет и угрожает публично выставить меня в водевиле». В «кружке» Кульчицкого отнеслись к этим угрозам с юмором. «При сем случае Кронеберг Андрей завидует мне и просит, нельзя ли как-нибудь прилепить и его, – писал Кульчицкий Белинскому. – Впрочем, я не думал, чтоб Григорьев был так детски раздражителен и мелочен, а то бы я поговорил о нем откровеннее»[169].

Выступления Кульчицкого против Григорьева были одним из эпизодов борьбы за становление «реального» направления, проходившей не только в столицах, но и в провинции. Харьковский критик оказал ощутимую поддержку передовым силам своего театра, прежде всего Соленику, сделав это, как мы теперь можем установить, не без помощи Белинского.

Но на этом, если говорить о подробностях, не закончилась история с Григорьевым. Последний все-таки выполнил свои угрозы и, как умел, отомстил Кульчицкому. В водевиле «Макар Алексеевич Губкин» Григорьев прямо метит в Кульчицкого, которого он называет Вральчицким, и в позицию, занятую «Харьковскими губернскими ведомостями»: «Губернские статьи щелкопера Вральчицкого! – говорит один из персонажей водевиля. – Помилуйте, да какой же порядочный человек поверит этим статьям? Весь Харьков знает, что этот Вральчицкий шарлатан во всех статьях!»[170] И тут же, противореча самому себе, Григорьев оброняет ценное признание, что «там (то есть в Харькове. – Ю.М.) добрые люди… верят» этим статьям…

3

Но вернемся к харьковскому «кружку», к его роли в театральной жизни города.

Авторитетным лицом в Харькове был Андрей Кронеберг, человек большой культуры, с тонким поэтическим вкусом. Для него, как и для Кульчицкого, театр составлял в харьковской жизни чуть ли не единственную отдушину. Правда, по складу своего ума, несколько неподвижного, склонного к сосредоточенным кабинетным занятиям, Кронеберг избегал участия в повседневных заботах театра. В этом отношении он отличался от Кульчицкого, который хотя и был «мечтателем» и «романтиком», но жил целиком в современности, легко откликался на ее треволнения. Однако неподвижность и основательность Андрея Кронеберга, возмещавшая недостаток этих качеств у Кульчицкого, имела для харьковского театра свое положительное значение.

«Главным занятием» Кронеберга, как он сам говорил Белинскому, были переводы из Шекспира. Помимо «Гамлета», который в 1844 году вышел в Харькове отдельным изданием, Кронеберг перевел «Макбета», «Много шуму из ничего», «Двенадцатую ночь, или Что угодно» и, кроме того, написал статью об исполнении роли Макбета знаменитым негритянским актером Айрой Олдриджем.

Кстати, перевод «Макбета» был подготовлен Кронебергом специально «для здешней сцены», о чем он также поспешил сообщить Белинскому.

От Кронеберга в Харькове шел тот культ Шекспира, которому члены «кружка» придавали столь большое значение. «Эту зиму на нашем театре дадут, кажется, Ричарда III и Антония и Клеопатру Шекспира, – писал Кронеберг Белинскому в ноябре 1840 года. – Не знаю, чьи переводы. Но, слава Богу! Чем больше будут