– Можете подниматься, – говорит консьерж, кладя трубку на место. – Он ждет вас в номере 305. Лифт – в конце коридора, направо, – добавляет он, наклоняясь и указывая направление.

– Спасибо, – отвечает Линда.

– Не стоит, – отвечает тот, прощаясь с ней кивком головы.

– До свидания, – говорит Линда и бежит к лифту, думая в этот момент только об одном.

Она нажимает кнопку вызова, снова и снова, но проходит минута, а двери по-прежнему закрыты. Линда решает подняться по лестнице – в конце концов, всего три этажа, пустяки по сравнению с тем, сколько она пробежала. Между тем она так устала, что с каждой ступенькой ей кажется, что она преодолевает гору, но ждать больше нельзя, и сдаваться сейчас было бы глупо. Наверху ее ждет неизвестность, для которой ей потребуется оставшаяся энергия.

Тяжело дыша, Линда поднимается на третий этаж и сразу замечает в середине коридора приоткрытую дверь. Должно быть, это и есть номер 305? Интуиция ей подсказывает, и ее, как магнитом, тянет к этой двери. Сердце стучит, как бешеное, в голове, в животе, кровь пульсирует в конечностях.

В дверях появляется Алессандро. Он ждал ее прихода задолго до того, как консьерж сообщил об этом. Линда подходит к нему, она так бежала, что грудь ее вздымается, с волос капает вода, но взгляд решительный, руки сжаты в кулаки.

– Входи, – произносит Алессандро.

Он берет ее за руку и ведет в комнату, закрыв дверь ногой, будто боится, что она передумает и уйдет. Линда строго смотрит на него, потом резко достает гребешок и швыряет его на кровать с таким презрением, будто это скорпион или еще какое-то ядовитое животное. Она не может ждать ни секунды и хочет знать всю правду прямо сейчас.

Алессандро видит ее состояние и решает, что лучше начать первым, чем потом защищаться.

– Не верю. Не может быть, чтобы ты не поняла, что это был я.

Линда запускает пальцы в свои мокрые волосы, дергая их почти до боли.

– Нет, Але. Наверное, мы слишком долго были далеко друг от друга… – пытается съязвить Линда, видно, что она готова вцепиться в него. – О боже, я чувствую себя полной идиоткой… – произнося эти слова, она слышит, что ее голос дрожит.

Изнутри поднимается злость, она сильнее желания узнать правду, одолевавшего ее мгновение назад. Алессандро уходит и возвращается с большим полотенцем, протягивая его Линде.

– Вот, вытрись. Ты вся промокла, а я не хочу, чтобы ты заболела. Особенно теперь, когда ты готовишься к ответственному шагу…

Он улыбается, и Линда видит в его улыбке горечь. Она выхватывает у него полотенце и начинает отчаянно вытирать волосы. Потом резко стягивает с себя промокшую насквозь майку и остается в одном спортивном бюстгальтере. Вытирает плечи и руки, затем перекидывает полотенце через шею, как бы стараясь прикрыться.

Какая она трогательно хрупкая и прекрасная, думает Алессандро. Он чувствует непреодолимое желание обнять ее, прижать к себе и успокоить, но сейчас не время, и он это знает.

– Сядь, – он указывает на кровать.

Увидев ее, беззащитную и растерянную, Алессандро вдруг ощутил то, что никогда прежде не испытывал.

– Нет. Я лучше постою, – холодно отвечает Линда.

Она соблюдает безопасное расстояние, но не сводит с него глаз: ей нужно получить объяснение. О многом она догадалась, но остальное предпочитает услышать от Алессандро – во всех подробностях.

– Да говори же, черт возьми! Ты ведь для этого меня сюда позвал, разве нет? Я жду.

Алессандро тяжело вздыхает, с прямотой глядя на нее.

– Ладно, ладно. Ты права. Начнем с начала.

И он начинает свой рассказ о том периоде, когда жил в Париже. Лондонское агентство, с которым он работает, направило его снимать репортаж об уличном искусстве для публикации по случаю запуска нового журнала. Это глянцевое издание, совершенно не в его стиле. Но тема была любопытная, и он согласился. Алессандро знал, что Надин живет там (они переписывались какое-то время после ее разрыва с Томмазо, хотя между ними больше ничего не было), и вспомнил, что она не раз говорила об увлечении искусством, встречах с творческой элитой Парижа, а главное, о начинающих художниках. Поэтому он решил ей позвонить. Без каких-либо обязательств и конкретных целей. Они встретились на открытии выставки Роберта Мэйплторпа в Гран-Пале, где Надин представила его своим друзьям-фотографам.

Было в этой женщине что-то привлекательное, они нравились друг другу. Это было ясно. Но их отношения ограничились физическим влечением, которое исчерпалось в ту ночь на вилле. В Париже между ними ничего не было. То, что случилось потом, в некотором смысле произошло само собой: она пригласила его на пару светских вечеринок, где не преминула представить ему других художников, галеристов и прочих деятелей искусства. Такому одиночке, как Алессандро, казалось невероятным, сколько у нее было знакомых. Однажды Надин рассказала о маскараде – разумеется, умолчав, что на нем будут и Линда с Томмазо. Она сообщила это в последний момент, когда он уже пришел на праздник.

– Надин испытывала какое-то садистское удовольствие, – рассказывает Алессандро. – Она явно что-то задумала – это было видно по недоброму блеску в глазах.

Линда мысленно возвращается в тот день, в музее, и лишь теперь осознает всю странность ее приглашения.

– Она так настаивала, чтобы мы пришли на этот праздник. Хотела, чтобы мы встретились… но зачем?

Своим ответом Алессандро развеивает ее сомнения.

– Она хотела создать неловкую ситуацию, встать между тобой и Томмазо. Так и не смирилась с тем, что ты увела его у нее. Это высокомерие было всего лишь маской. На самом деле она считала, что ты его недостойна, и сказала мне об этом тогда в Париже. Зато мы с тобой, по ее мнению, всегда нравились друг другу, но боялись в этом признаться.

«Поверь мне, – сказала она, – иногда в маске люди более искренни, чем без нее».

Алессандро улыбается и продолжает рассказ:

– Это было местью оскорбленной женщины, и мне не хотелось участвовать в такой игре и становиться ее пешкой. Первым порывом было сразу снять маску и обнять тебя. Но ее слова – «на самом деле ей нужен только ты» – никак не выходили у меня из головы. Эта мысль не давала мне покоя. Не знаю, почему, но я вновь почувствовал, как кровь забурлила в жилах, начал думать о всякой бессмыслице… Может быть, я выпил лишнего, но когда я увидел тебя с Томмазо – ты была совершенно на себя не похожа, – на меня накатила такая тупая злость, какой я не испытывал никогда в жизни. Не знаю, была ли это ревность, разочарование, досада оттого, что не я с тобой рядом. В общем, благодаря уловке Надин у меня с глаз будто спала пелена, и я почувствовал то, что так долго отказывался замечать. По-своему, этот трюк сработал.

Алессандро проводит рукой по подбородку и какое-то время молчит, собираясь с мыслями. Линда, не дыша, смотрит на него.